Этика Нового Завета

Во-первых, повторюсь: в задачи моей книги не входит прослеживание истории раннехристианской этики. Если бы такая задача передо мной стояла, то, конечно, мне неизбежно пришлось бы начать с анализа, хотя бы краткого, этики Иисуса. Но моя цель иная: выяснить, как строить церковную жизнь, руководствуясь новозаветными текстами.

Во-вторых, объективность апелляции к «историческому» - лишь кажущаяся. История новозаветной науки показывает, что попытки реконструировать исторического Иисуса были субъективными и несли на себе отпечаток различных культурных предубеждений. Еще Альберт Швейцер продемонстрировал это, изучив написанные в XIX веке работы по Иисусу[2]. В последнее время «поиски исторического Иисуса» очень активизировались, но указанная Швейцером проблема не исчезла[3]. Искушение спроецировать на Иисуса собственные представления об идеальной религиозности кажется почти непреодолимым[4]. Как мудро отметил столетие назад Мартин Келер, критик, реконструирующий «исторического Иисуса», неизбежно превращается в «пятого евангелиста», редактирующего традицию, чтобы создать образ Иисуса для своего времени[5]. Некоторые современные исследователи признают это откровенно. Возьмем, например, программное заявление Роберта Фанка, основателя «семинара по Иисусу»:

Становится все труднее буквально понимать библейский рассказ о творении и апокалиптическом завершении... Но наш кризис не ограничивается этими точками начала и конца. Он затрагивает и середину... Грубо говоря, проблем с серединой - Мессией - не меньше, чем с началом и концом. Нам нужна новая выдумка (fiction), в качестве отправной точки берущая центральное событие иудео-христианской драмы...Коротко говоря, нам нужен новый рассказ об Иисусе, новое Евангелие, если хотите, кото₆рое дает Иисусу новое место в великой схеме, эпической истории[6].

Фанк с редкой откровенностью признает: акт исторической реконструкции неизбежно носит герменевтический характер. Если историк отвергает интерпретацию евангелистов, он должен что-то предложить взамен. Само по себе это не плохо, но лишает нас одного из главных аргументов в пользу начала работы по новозаветной этике с исторического Иисуса. Если мы начнем с Иисуса, но не добьемся большей объективности и не окажемся на более надежной почве. Было бы чудовищной интеллектуальной гордыней полагать, будто наши гипотетические реконструкции дают образ Иисуса, чуждый всякой субъективности.

Избранный нами подход в гораздо большей степени позволяет снизить градус субъективности (а значит, и увеличить нашу открытость Писанию): мы рассматриваем каждое Евангелие отдельно, отмечаем его повествовательную логику, образ Иисуса в нем и вытекающий из него нравственный мир. Наличие у каждого Евангелия определенных композиции и содержания сужает спектр правдоподобных интерпретаций и заставляет экзегета обуздывать воображение. Гораздо легче прийти к консенсусу относительно литературного и богословского толкования тех или иных евангельских текстов, чем относительно стоящей за ними исторической фигуры. Достаточно почитать научные работы, чтобы в этом убедиться. Ученые гораздо более согласны относительно, скажем, богословия Матфея, чем относительно содержания проповеди исторического Иисуса. Конечно, я не хочу сказать, что Евангелия «безошибочны»[7] или что каждое Евангелие имеет ясный смысл. Исследователи спорят о многих проблемах, например об отношении Луки к иудаизму. Наиболее неоднозначен из канонических евангелистов Марк: его тексты допускают большее разнообразие толкований. Однако благоразумнее будет честно признать: при исследовании новозаветной этики гораздо надежнее отталкиваться именно от нравственных концепций индивидуальных текстов, а не от реконструкций исторического Иисуса.

Это - одна из причин, почему Рудольф Hays считал, что проповедь Иисуса относится не к новозаветному богословию, а к его предпосылкам[8]. В конце концов, Иисус не принадлежит к числу новозаветных авторов. Его жизнь и смерть - предмет для новозаветных повествований и размышлений, но, если цель нашего исследования - этика Нового Завета, исторический Иисус имеет к нему лишь косвенное отношение. Мы воспринимаем Его этические наставления уже пропущенными через фильтр композиционных целей евангелистов. Богословская функция новозаветного канона состоит именно в том, чтобы определить именно эти интерпретации Иисуса как авторитет для жизни и обычаев христианской общины. Поэтому, сколь бы ни была информативной и интересной историческая реконструкция Иисуса, она не может претендовать на тот же нормативный богословский статус, что и четыре канонических повествования. Следовательно, в таком исследовании, как наше, имеющем своей целью прочтение Нового Завета как нормы для церковной этики, имеет смысл сфокусировать внимание на текстах и интерпретировать заключающуюся в них нравственную позицию. В данном случае мы занимаемся Иисусом, как его воспринимали отдельные евангелисты.