Почти всю войну я прожил в Москве. В 1945 году, после войны, я начал учиться в художественно-промышленном училище, бывшем Строгановском, где готовили мастеров прикладного искусства. Там я проучился три года. Затем еще три года учился в художественном институте имени Сурикова.
Под конец учебы я глубоко разочаровался в тех познаниях, которые мне давали. Вот тогда-то и выпал для меня счастливый случай. В 1949 году я прочитал в «Литературной газете» объявление о всесоюзном конкурсе на иллюстрирование «Калевалы». От самого слова «Калевала» веяло чем-то таинственным и заманчивым. Я кинулся в библиотеку, взял эту книгу в переводе Бельского и начал читать. С первых же страниц мне стало казаться, что с «Калевалой» я смогу достичь того, чего не сумел получить от учебы, иначе говоря, найду свою особую фантазию и неистощимый заряд творческих сил. Я сказал маме, что ухожу из института и приступаю к иллюстрированию «Калевалы».
И я принялся изучать эпос. Ходил в библиотеку имени Ленина читать литературу по искусству Финляндии и Карелии, а также научные работы по материальной культуре и всякие другие книги, которые, на мой взгляд, могли помочь мне в работе.
Через три-четыре месяца я сделал десяток работ. Они, понятно, получились очень наивными, романтическими, однако в них, пожалуй, все же отразилось мое представление о «Калевале». Я отправил их в Петрозаводск, на конкурс. С нетерпением и тревогой ждал я итогов конкурса. И незадолго до Нового года пришла телеграмма, в которой сообщалось, что я получил третью премию. Это была первая настоящая победа в моей жизни. Мне в то время было двадцать лет. Потом ко мне приехал Сергей Иванович Лобанов, директор государственного издательства Карелии, и спросил, желаю ли я поехать в Петрозаводск и там поработать над иллюстрированием «Калевалы». Я, конечно, ответил, что очень хочу, но у меня, мол, нет ни малейшего представления, как и где я там буду жить, и что у меня совсем нет денег. Лобанов заявил, что он понимает меня, но объяснил, что бояться мне нечего, потому что когда-то ему самому пришлось спать на своем рабочем столе, поскольку негде было ночевать. «Вот и ты можешь спать на столе в издательстве», — успокоил меня Лобанов.
Приехал я в Петрозаводск и первые недели действительно спал в издательстве, пока не подыскал себе жилье. Я хотел найти такой дом, где была бы говорящая по-русски крестьянская семья, которая помогла бы мне в работе над «Калевалой» и познакомила с местными людьми. Кроме того, хотелось, чтобы это жилье находилось поближе к Петрозаводску, аэродрому, железной или автомобильной дороге, поскольку я рассчитывал побывать в разных местах Карелии и Русского Севера. Такую квартиру я нашел в Соломенном, в доме старой крестьянки Анны Степановны Красиковой, уроженки Архангельской области. Она оказалась первой, в ком я увидел отпечаток духовной культуры народов Севера. До революции Анна Степановна была богатой крестьянкой, вместе с мужем они владели маленькой пимокатной фабрикой. После революции ее муж стал директором Соломенского лесозавода. Анна Степановна знала местные обычаи и людей, поскольку жила в Соломенном с 1919 года. И я поселился в мезонине ее дома.
В первые же дни я начал приглядываться к людям, наблюдать, как они живут, какие у них дома, как они разговаривают, как выглядят. Я всматривался в людей, чтобы найти среди них типы эпических героев, потому что до сих пор считаю «Калевалу» реалистическим произведением. Мне кажется, что основу рун составляет реальная действительность, что герои, воспетые в «Калевале»: Вяйнямёйнен, Куллерво, Лемминкяйнен, Илмаринен — жили когда-то на самом деле. Вот такое у меня представление о «Калевале».
Был у меня в Соломенном еще один добрый знакомый — Александр Степанович Ермолаев. Это был потомок древнего новгородского рода, однако в его лице, как и в лицах многих русских людей, живущих на Севере, проглядывали, так мне казалось, какие-то финноугорские черты. Он стал моей первой моделью при создании образа Вяйнямёйнена. Александр Степанович служил священником в соломенской церкви Петра и Павла и умер в 1958 году.