Это я тебя убила

Подступы к лестнице и выход охраняют сразу две пары целеров. Откровенно скучая, они играют в непонятную новомодную игру из Ийтакоса: расселись прямо на полу, у каждого в руках по вееру разрисованных карточек, еще стопка лежит между ними. На некоторых – портреты, на некоторых – просто символы, и похоже, тут как в петтейе: у всех карт разный ранг, по крайней мере, я раз за разом слышу то «Бей!», то «Бито!». Машинально смотрю на верхнюю карточку в стопке. Белокурая дама с алыми губами, в алом же одеянии откуда-то из эпохи короля Арктуса, – будто живая. Чудится, что она насмешливо машет мне скипетром. Корона серебрится в волосах.

– Все в порядке, принцесса? – учтиво спрашивает старший целер, делая попытку встать. – Наверху, с вами?

– Да, да. – Облизываю губы, жестом прося его сидеть. Оторвать взгляд от дамы, так похожей на мою мать, сложнее, чем я думала: будто увязаю в горячем болоте, теряюсь в складках и лентах ее рукавов и юбки. – Скоро спустится кир Илфокион, даст новые распоряжения…

Целеры кивают. Новая карта – красивый темноволосый юноша в голубом – шлепается поверх дамы. Прибавляю шагу, чувствуя плавную поступь Эвера за спиной. Говорить все еще не получается, опять начинает подташнивать. Видимо, и правда воздух мне не помешает.

Эвер что-то замечает и, догнав меня на крыльце, мягко сжимает пальцы в своих.

– Что? – Похоже на шепот ветра. Кажется очень нежным, но приходится поскорее стряхнуть эту иллюзию. Не нежно, просто тихо.

– Так, разваливаюсь себе на части… – Неловко, неестественно дергаю плечами, как если бы наступила на электрического угря.

Пальцы не отпускают, но я не позволяю себе сжать их в ответ, чтобы их тут же не отдернули. Может, Эвер вообще сделал это случайно, привычно. Как когда я была маленькая и сопливая.

– Понимаю. Пошли.

Теперь он ведет, а я послушно следую хвостом: все равно, куда ему захочется, где он сочтет воздух достаточно свежим. Это будет апельсиновая роща? Крепостная стена с ландышами? Уголок с виолами и земляникой – тот, что появился еще в год войны, когда я не знала, чем себя утешить? Нет, Эвер идет дальше, минует и пруд, откуда я таскала мох, и мамин старый крохотный розарий, единственный, который я пощадила, переустраивая все на свой вкус. Дальше, дальше, в самое сердце сада. Запахи лимонной мяты, тысячелистника, майорана и календулы бьют в нос; в траве робко, но приветливо проступают белые головки каменных роз: кустарник упорно не хочет расти хоть немного вверх, все стелется и стелется ковром. «Целительский садик». Ну конечно.

– О… – Вопреки этому «конечно» в голове, с языка слова не идут. Эвер помнит это место. Оно не пахнет для него разрушенными надеждами.

«Садик в саду» я разбила специально для Эвера, когда поняла: он все еще хочет быть медиком. Не моим гасителем, не нашим с Лином придворным умником, не воином – медиком, больше, чем все это, вместе взятое. Мне было десять, и в ту весну я развернула большое приключение, выпросив у Илфокиона сразу трех целеров в постоянный дозор – их обязанности сводились к тому, чтобы охранять пятачок от Эвера, охранять, пока я все не посажу и это не вырастет хоть немного. Ему понравилось, и придворным медикам, кстати, тоже – прежде они ходили за травами на рынки или в лавки. Без Эвера сад продолжал жить, живет и сейчас. Ступив на светлую поляну в аккуратных лучах пестрых грядок, я сразу подмечаю: здесь недавно срезали с десяток тысячелистников, тут взяли лопух и ревень, там крапиву и кровохлебку. Для папы. Все для папы. Знала ли я, что помогаю и ему, сажая сад? Моя кровохлебка, например, намного лучше той, что есть у окрестных травников. Я ведь выводила не только виноград.

Эвер опускается под можжевельником, прислоняется к стволу. Мой можжевельник – полная противоположность каменным розам: вопреки породе чересчур вымахал, не стоило скрещивать его с сосной. Зато он дает большую тень. Это одно из моих любимых деревьев в саду.

– Не могу, – выдыхаю. Я должна это сказать. Ноги подгибаются, я скорее падаю, чем сажусь.

– Что? – тихо переспрашивает Эвер, смотря на меня из-под полусомкнутых ресниц. К стволу можжевельника он уже прислонился затылком, чуть запрокинул подбородок.

– Пойти к папе, увидеть его.

– Понимаю, – отзывается Эвер. Снова это слово.

Зря. Понимания это не заслуживает. Я должна его навестить, как ни больно видеть любимую мою темную гору слабой и истерзанной. Силясь собраться, приподнимаю руку, срываю с нависающей ветки можжевеловую ягоду. Шершавая, густо-синяя, крепкая, под пальцами она нехотя рассыпается кисловато-свежим запахом. Рассматриваю ее. Сжимаю в кулаке. Бросаю. На Эвера я больше не смотрю, но чувствую: он ждет, скажу ли я что-то еще. Наверное, я бы не стала. Я бы просто посидела в тишине и, может, помечтала бы о других обстоятельствах, о тех, в которых мы могли бы сейчас целоваться, снова. Что-то… изменилось? Я ведь правда не понимаю этого. Не понимаю, могли ли мои слова «Ты нравишься мне сейчас» что-то повлечь, помнит ли Эвер их вообще, вызвали ли они у него что-то… что-то…

Что-то кроме отвращения?