Это я тебя убила

С усилием размыкаю веки и смотрю на глубокую купальню, на расположившийся над ней извилистый кран. Рычаги напора все еще в «душевом» положении. Приходится мотнуть головой, потому что силуэт Орфо – обнаженный, с гладкой темно-латунной кожей – вмиг возникает перед глазами в предательских деталях: живот, выдающий большое внимание к силовым тренировкам; грудь, идеально ложащаяся в ладонь; широкие, но худые и оттого все равно хрупкие плечи. Я слишком раздавлен, чтобы во мне всколыхнулось хоть что-то похожее на желание, но мысли сбиваются, путаются. Пальцы ловят фантомные прикосновения к ее мокрым волосам.

Сложно даже объяснить себе, что я вспоминаю острее и с большим ощущением нереальности – как мы дрожали и стонали от касаний друг друга на кровати или как буднично стояли потом лицом к лицу – под этими струями, в запахе миндального мыла, лишь слегка гладя друг друга и водя по коже губкой. Так, будто это обычно для нас. Будто не то чтобы ничего не произошло, но все совершенно естественно. Естественно – в какой-то момент снова увлечься поцелуями и потерять опору. Естественно – чувствовать губами и языком ее влажные ключицы, соски, кожу бедер и бархатистый нежный жар между ними. Естественно – задыхаться от ощущения уже ее губ и языка на своей коже: от груди, вдоль живота, ниже, слишком низко. А потом – так же естественно – она оделась, замотала волосы полотенцем и ускользнула. Чтобы и на ужине вести себя обыденно. Изменилось одно – она снова кидала в мою сторону слишком много тревожных взглядов. Я улыбался ей. Синяки еще не ныли так, как сейчас, а сама она… о. К ночи на ее лице и запястьях розовели лишь слабые полоски царапин. Примерно такие оставил мне Скорфус, освобождая от чудовищной оболочки.

«Она, она пьет твою жизнь!» – Еще крик, сотрясший мой разум по пробуждении. Отчаянный, злой, болью врезавшийся в виски. Почему? Какая-то часть меня действительно так думает? Нет… не знаю. Если так, то часть эта вызывает сейчас, в оскале ночи, страх и омерзение. Определенно, нет. После… всего я почувствовал прилив, а не упадок сил, теплую нежность, а не брезгливую дрожь. Боль – это другое, она закономерна, синяки часто являют суть с некоторой задержкой.

Взяв с мраморной тумбы маленькую глиняную банку, черпаю мази. Запахи мяты, шиповника и акульей плоти сжились в ней так, что одно почти не отличишь от другого. Кожа благодарно отзывается, боль притихает. Что ж, как минимум я уже совсем уверен: ребра целы. Это чудо, если подумать: вместе Рикус и Ардон весят… конечно, не как хороший боевой конь, но как половина или хотя бы треть коня. Они могли повредить мне и позвоночник, и череп. Да что угодно, они вообще не смотрели, куда и как падают. Но я отделался очень легкими увечьями, это… удача?

Удача. И странность. Как и скорость, с которой я бежал на крики, и четкость, с которой слышал голоса наверху башни и видел лица ребят. Только сейчас, подумав об этом отстраненно, я замечаю нестыковки, что-то из разряда «так не бывает». Точнее… точнее… Боги, нет.

Я закрываю ладонями лицо, забыв о мази. Все равно, пусть запах въедается и в кожу, и даже в волосы. Яростно растираю щеки и виски, скребу их ногтями – будто нащупывая чужую гнилую плоть. Снова осторожно кидаю взгляд в зеркало, сквозь пальцы. Нет, это я. Не Монстр. У меня человеческие руки, человеческие глаза. Все хорошо. Все…

Но именно Монстр мог перемещаться огромными скачками. Монстр слышал звуки через несколько стен. И он видел в самой глубокой темноте, не подсвеченной кристаллами. Мое же зрение, когда я поселился в замке, уже подпортили медицинские книги с их вечно слишком мелким текстом. Остальное – слух, скорость, болевой порог – было во мне заурядным, человеческим. Илфокион хорошо тренировал меня, но никогда не напирал с такими вещами, не стремился превратить меня в гладиара. Самыми важными качествами для будущего убийцы волшебника он считал хорошую реакцию, бесшумность и ловкость.

Вспоминаю странную гримасу, пробежавшую по лицу Орфо, когда я спросил: «Ты… регенерируешь?», и весь наш последующий диалог. Она не обрадовалась, и прямо сейчас я понимаю ее до колкой боли в груди. Она лишь открыла в себе очередную расчеловечивающую особенность, о которой не просила. Я сейчас… тоже? Но может, мне просто показалось?

Сосредоточенно вслушиваюсь и, кажется, различаю свист ветра. За окном спальни? Да нет, это могут быть и звуки в трубах. Или там, даже когда напора нет, живет свою жизнь не воздух, а вода? Не знаю… всегда плохо понимал в этом. Снова встряхиваю головой, возвращаю мазь на место, иду в комнату, продолжая украдкой прислушиваться. Невнятная речь часовых в коридоре. Прибой. Все тот же ветер. Ничего действительно тихого – вроде дыхания Клио и Плиниуса или топота мышей, жуков, боги знают кого еще. Кто-то ведь точно живет в щелях замковой кладки. Их я не слышу, а вот все остальное вроде моря наверняка мог слышать и так, просто не обращал внимания, привык. Хватит. Хватит пугать себя собой же.