Это я тебя убила

Ее тон, надломленный и испуганный, такой незнакомый, бьет наотмашь, и я предпринимаю новую попытку встать, сцепив зубы. Но в голове бьется: «…последнее доказательство». И «…не рассказывай людям секреты богов». Это ведь ответ.

– Орфо…

Кот – я не могу назвать его по имени – плюхается на пол, из уголка его рта капает слюна. Орфо нашаривает ручку двери.

– О чем вы говорили? – Она повышает голос. – Что вы делали?!

Что ответить? Ведь если быть правдивыми, виновен действительно я. Ведь, возможно, об услышанном я мог догадаться – или узнать – сам. Если бы хотя бы попытался. Если бы поговорил с Рикусом. Если бы не предавался молчаливому отчаянию от своей «болезни».

Если бы не был слабым.

– Послушай…

Но слова не находятся. Не находятся, как бы я ни пытался. «Я монстр, Орфо?» Трусливое нечто внутри зажимает мне рот. «Он спасал нас, но не спас себя, и это из-за меня»? Я готов сказать это, но и тут спотыкаюсь. Она наклоняется. Поднимает монету, которую Скорфус успел начать грызть. Смотрит на портрет. Потом на меня. Конечно, она не знает, не знает ничего, но страх уже написан на ее лице. Она видит сходство.

– Что это? – одними губами спрашивает она.

Я снова закрываю глаза, сосредотачиваюсь и, кажется, чувствую, как начинают меняться мои черты – будто глина, которую мнет грубая рука. Пусть это будет ответ, если иначе я пока не могу.

На этот раз с ее губ срывается только сдавленный стон. Ей не страшно. Ей больно.

Через секунду хлопает дверь.

11. Голос Монстра

Орфо

Воздух тяжелый, душный, густой. Я чувствовала это еще днем: он прорастал в горле и легких ядовитыми спорами, прорастал – и становилось дурно. Я путалась в словах, ища ответы для патрициев и гостей. Путалась, пытаясь защитить Эвера и не понимая, должна ли. Большая часть окружающих ведь убеждала меня, что за его поступком стоит желание либо надерзить богам, либо нелепо и изощренно намекнуть мне на желание тоже взойти на престол.

А немногие, кто догадался о его настоящем мотиве, не стали скрывать иные домыслы.

Почему он, такой чистый, верный и правильный, решил, что это его убьет?

Не вы ли его до этого довели, ваше величество?

Эти вопросы звучали лишь намеками, но торжественный обед, все время которого я просидела на иголках, не съев ни кусочка, прошел тяжело. И я почувствовала облегчение, когда все разошлись по покоям. Пусть скрасят отдых злословием, мне-то что? У меня не было моральной готовности общаться даже с моими физальцами – ни с кем, о чем я сказала честно, наверное обидев их. Особенно Клио, которую с самой коронации всю трясло.

Но пока мне хотелось поговорить лишь со Скорфусом, снова исчезнувшим, как только мы сели за столы в саду. Я ведь так и не спросила его о крыльях, не смогла спросить вообще ни о чем – было не до того. Клио, по ее словам, Скорфус сказал, что это жертва. Жертва кому, за что, допытывалась она? Но тогда и я этого не поняла.

Зато теперь понимаю. Почти. Или нет?..

Он забрал монету – я даже не заметила, как. И он зачем-то отправился к Эверу, хотя я поставила часовых у его двери, едва мы вернулись в замок. Я не хотела, чтобы это приравнивалось к аресту, но не хотела и предложений отправить его в казематы. Кир Алексор и так пытался настоять, и было сложно заставить его замолчать. Конвой у спальни стал консенсусом.

Но, может, кир Алексор был прав. Может, его стоило послушать. Не знаю.

Пустая морда с пустым желтым глазом – кошачья морда, не морда моего полубожественного друга – все еще перед внутренним взором и не пропадает, как я ни жмурюсь, как ни ускоряю шаг. Это ведь смерть, как еще это назвать? Я знаю, что есть способ сделать такое и с людьми, что иногда люди мамы делали это с ее врагами – привязывали к подвальным колоннам, брали тонкий раскаленный стилет, вгоняли куда-то в лобную кость и били маленьким молоточком несколько раз. Не раскалывая череп, а уничтожая в человеке то, что собирает воедино его мысли, чувства, реакции тела. Самую его суть. После этого он переставал быть даже подобием себя, мог разучиться ходить и есть, начать пускать слюни и забыть свое прошлое. Становился…

Я закрываю глаза. Мне снова кажется, что он трется о мои ноги.

А потом я думаю о том, что мне самой, может, не помешала бы эта чудовищная полуказнь.

Потому что я схожу с ума.

Я услышала только несколько последних фраз их разговора и ничего не поняла. Я вошла – и увидела уже это. У меня есть лишь профиль на монете, похожий на профиль Эвера, и сам факт, что почему-то Скорфус счел нужным украсть ее и принести к Эверу в комнату, и…

И галлюцинация. На миг мне ведь показалось, будто лицо Эвера становится лицом Монстра. Это от ярости? От страха? Или…