Это точно не подделка? Откровенный рассказ самого известного арт-мошенника

Последней картиной, которую я, помнится, изучил, был «Давид с головой Голиафа», картина, созданная в год смерти Караваджо, а ведь тогда мастер снова был в бегах… На ней изображен Давид с отрубленной головой Голиафа в руках, и Караваджо написал свою собственную голову в качестве модели для поверженного великана.

Я подумал, что он, должно быть, предчувствовал, что жизнь его приближается к концу и что ему вряд ли удастся умереть спокойно, в своей постели, стариком.

В Риме я по-настоящему влюбился в творчество скульптора Бернини, автора огромного резного алтаря в соборе Святого Петра. Я лишился дара речи перед его «Аполлоном и Дафной»: просто невероятно, как ему удалось запечатлеть в камне женщину, превращающуюся в дерево. Я усмехнулся, когда увидел «Экстаз святой Терезы» и историю ее религиозного оргазма, вспомнил прочитанные ранее свидетельства того, как она испытывала всепоглощающие волны удовольствия и стонала, когда ангел снова и снова вонзал в нее копье. Когда мы учились в католической школе, эта история служила источником бесконечных подростковых смешков, так вот в реальной жизни все выглядело практически так же порнографично, как нам тогда представлялось.

Прогуливаясь по Риму, я благоговел перед размахом времени, в течение которого в этом благословенном городе безостановочно создавалось искусство. Я зашел в необъятную базилику Святого Петра, чтобы совершить паломничество к Пьете. Немало поразился, узнав, что в соборе Святого Петра нет картин – все их примерно в 1700 году заменили замысловатыми мозаичными изображениями. Там же есть комната, отделанная плиткой всех мыслимых цветов. Каждый день в течение последних 300 лет кто-то постоянно кропотливо заменял и ремонтировал плитку. Когда фрагмент изнашивается, на место погибшего товарища приносится точная копия, и так комната из тысячи разноцветных кусочков продолжает жить в вечности.

Мне повезло увидеть Сикстинскую капеллу до того, как ее вычистили, уничтожив налет старины и присутствия человека. Я узнал, что в течение 400 лет литры пота каждый день испарялись к потолку, придавая ему особенный цвет – так тела верующих буквально становились частью самой росписи. Я вернулся много лет спустя и не смог простить им того, как они там все вылизали. Теперь я смирился с этим, хотя и не могу отделаться от ощущения, что человечество потеряло что-то важное.

Бродящим по окрестностям Рима туристам, куда бы они ни повернулись, везде, слой за слоем, открывается то новый завораживающий фонтан, то скульптура, то какой-нибудь новый неожиданный фрагмент древней истории.

Я также встретил в Риме девушку. Красивую элегантную итальянку по имени Анна. Мы вместе поужинали, но я думаю, что ее интерес скорее заключался в практике английского, чем во мне. Я помню свой одинокий задумчивый вечер: я просидел совсем один на Испанской лестнице в окружении влюбленных.

Эта встреча с Римом сильно на меня повлияла. Я физически чувствовал, как все то, чему я учился мысленно, ожило и стало реальностью в моей душе.

Из Рима я отправился во Флоренцию и прибыл туда ночью. Утром первым предстал передо мной кафедральный собор с массивным куполом Брунеллески, который до сих пор затмевает весь город. В Уффици я пошел посмотреть «Вакха», одну из самых известных картин Караваджо. Знакомство с ней стало одним из важнейших для меня переживаний как для художника. Войдя в музейный зал, я увидел элегантно одетого пожилого господина в костюме и галстуке, корпевшего над копией картины. Он установил мольберт и стул и кропотливо работал со своей палитрой. Наблюдая за тем, как он рисует, я понял, что передо мной высококвалифицированный мастер, знакомый с древними техниками, которые использовали еще Караваджо и его современники.

Сам я так никогда и не получил должной подготовки, мне приходилось разбираться во всем самостоятельно – я собирал подсказки о том, как рисовали старые мастера, читал, пробовал и ошибался. Наблюдая за стариком, я в крайнем возбуждении думал про себя: «Этот человек мог бы меня всему научить!»

Присматриваясь к Вакху мужчины, я заметил, что его тело практически молочно-белого цвета, а лицо и руки гораздо розовее, выполнены смесью различных оттенков. Чтобы добиться убедительных телесных тонов Караваджо, старик сначала наносил легкую свинцово-белую основу, затем смешивал другие тона белого в сочетании с киноварью, сиеной, охрой или умброй[25], накладывая различные слои, чтобы воссоздать бледную кожу, а также формы и контуры плеч, ребер и груди.