Майк начал строить для меня тайник на следующий же день, бросив всю остальную работу: выровнял пол, отделал стены, выстелил ковролин, повесил полки и освещение.
Он закрепил дверь на прочных фортепианных петлях так, что при закрытии она висела идеально ровно и не сдвигалась с места. Джо Мерк, специалист по электронике, который устанавливал в мою машину стереосистемы, приделал электромагнитную пружину, которая открывала дверь дистанционно. Я беспокоился, что копы найдут скрытую кнопку, поэтому он подключил ее к моему беспроводному телефону. Если одновременно нажать на # и *, дверь в мою секретную комнату открывалась. В сокровищнице хранилась специальная бумага, краски, коллекционные марки, осветительные приборы, винтажные пишущие машинки, сертификаты подлинности, записные книжки с подписями и все остальное, что может понадобиться профессиональному подделывателю произведений искусства.
Мы повесили на дверь большое зеркало от пола до потолка и оформили его черной рамой. Я даже ввинтил в раму черные шурупы с потайной головкой, чтобы выглядело так, будто она прикреплена к стене. Даже при внимательном рассмотрении никто никогда не догадался бы, что там вообще была дверь и тем более что за ней находилось что-то ценное.
Затем я перенес все секретные материалы из своей квартиры-студии в потайную комнату. Я не рисовал там маслом, потому что там не было вентиляции, и я не хотел испортить тщательность отделки, но я мог работать практически над всем остальным – печатать сертификаты на пишущей машинке или тренироваться в подделке подписей.
Я нарисовал картины Уорхола мелками Conté, что-то вроде «Минни Маус», «Ричарда Никсона» или «Коробок Брилло».
Секретная комната идеально подходила для работы над такого рода вещами, и несколько моих рисунков попали на «Фабрику» Уорхола с помощью моего клиента, бывшего полицейского, – помощники Уорхола подтвердили их подлинность. Иногда я приносил сюда почти законченные картины, просто чтобы подкрасить их или состарить, используя смесь кофе и сигарет. Мне нравилось работать в секретной комнате – в моем собственном мире, где ничто не напоминало о внешнем.
В новом жилье я чаще виделся с дочерью, которая тогда заканчивала среднюю школу. Я не всегда был рядом с ней, когда она была младше, но теперь мы начинали восстанавливать отношения. Я знал, что в прошлом сделал для нее не все, что мог, и хотел загладить свою вину. Раньше она регулярно приезжала ко мне на своем мопеде, а потом я научил ее водить машину и купил ей «Хонду Цивик». Она выросла замечательной девушкой, трудолюбивой, вдумчивой, хорошо воспитанной, и я гордился ею. Ее мать постаралась на славу. Мы ходили обедать, просто гуляли или болтали, пока я рисовал. Ее интересовали не столько искусство и автомобили, сколько путешествия. Мы вдвоем скорее смахивали на друзей погодков, чем на отца и дочь, ведь разница в возрасте между нами составляла всего 16 лет.
Позже, в возрасте 18 лет, ее взяли на работу в American Airlines, и она стала самой юной стюардессой в истории.
Когда ей предложили переехать в Вашингтон, округ Колумбия, она отказалась от этой возможности, потому что не хотела разлучаться с семьей. Я был одновременно разочарован и рад, что она осталась рядом. Я налаживал связь, пускал корни и устанавливал с ней более теплые отношения. Мне казалось, что моя жизнь начинает выравниваться, и я начал немного расслабляться.
Однажды мы с Винсентом сидели в «Персике», и даже не помню, с чего начался разговор, но я утверждал, что теоретически можно подделать что угодно – применяются одни и те же основные принципы. Винсент не соглашался:
– «Феррари» подделать не получится.
Мне лично он вызов не бросал, но я завелся:
– Еще как получится, – и практически тут же решил доказать, что смогу это сделать.
Мне всегда нравилось участвовать в проектах, которыми я был бы одержим, в которые погружался бы с головой. Для меня не существовало компромиссов. Как и в случае с произведениями искусства, все, за что я брался, я стремился выполнить идеально или не делать вообще. Именно с такой энергией я приступил к осуществлению своего плана по воссозданию «Феррари».