Это точно не подделка? Откровенный рассказ самого известного арт-мошенника

Лора пыталась отговорить меня, но на этот раз я категорически уперся: все будет по-моему. Я буду присутствовать лично, хотя и дал обещание, что не произнесу ни слова, что буду держаться в стороне, притворившись представителем европейской семьи, которой принадлежит картина, и что не буду говорить по-английски. Я вспомнил, как во Франции и Монако я сидел дурак дураком, зная всего несколько слов по-французски, поэтому я мог бы похожим образом поступить и здесь. Глупая идея, конечно, но мне было все равно.

Когда настал день «икс», я встал пораньше, помыл «Каунтач», заправил полный бак и поехал в Беверли-Хиллз. Я планировал подражать стилю богатых европейцев, отдыхающих в Монако, и хотя у меня это не совсем получилось, я старался максимально приблизиться в образу Аристотеля Онассиса[53]. Я видел его фотографию в широких солнцезащитных очках Maison Bonnet, в костюме в тонкую полоску, с большим носовым платком в кармане и зачесанными назад волосами. Должно было сработать.

Я припарковался и ждал Лору возле аукционного дома, курил, поглядывая на часы, нервничал и мечтал увидеть ее снова.

Когда несколько минут спустя она появилась, я был потрясен, будто впервые увидев, насколько она красива. Она искренне посмеялась над моим нарядом и спросила, кем, черт возьми, я так вырядился. Я представился Антонио Петрочелли, судоходным магнатом. Долго же она хохотала над моим внешним видом. Честно говоря, я и сам понимал, что выгляжу довольно нелепо.

Внутри представитель аукционного дома показал нам заключение эксперта. Он прокомментировал экстраординарную «археологию» картины и смелость мазков. По его мнению, картина как минимум принадлежала кисти современника Караваджо или его последователя. Аукционный дом, работающий за комиссионные, настаивал на том, чтобы продать работу как подлинник самого гения.

Я в шоке слушал, как эти обезумевшие торгаши практически умоляли нас отдать им картину на продажу и назначали стоимость в 200 000 долларов, если ее признают работой художника-последователя, и в миллионы долларов, если в ней признают оригинал Караваджо. Лора и глазом не моргнула: уверенно произнесла речь о том, что владельцы не хотят связывать себя обязательствами и не стремятся продавать картину на аукционе. Она сказала, что семья предпочитает избегать излишнего внимания общественности, но могла бы рассмотреть возможность продажи картины частному клиенту, если найдется подходящий покупатель. Мы пожали друг другу руки и оставили картину в аукционном доме, чтобы они могли закончить свои отчеты и подготовить ее к потенциальной продаже.

Когда мы с Лорой шли по улице к парковке, она молчала и взволнованно сжимала мою руку.

Не успели мы завернуть за угол, она издала радостный крик, повернулась ко мне и с обворожительной улыбкой сказала: «Да вы гений, господин Петрочелли», – и поцеловала меня.

Я отвез ее в «Мондриан», мы поднялись прямо в мой номер. Едва успев войти в комнату, я сорвал с нее одежду. Во мне накопилось столько сдерживаемого вожделения к ней, что я сошел с ума. После этого мы валялись в постели, обсуждая наши планы на будущее. Я сказал ей, что хочу жить на яхте в Монако, причем уплыть на ней подальше. Она тоже хотела уехать в Европу, избавиться от своего покровителя и его друзей.

В тот вечер мы ужинали у Никки Блэр. Мы с Никки дружили, он выделил нам столик прямо рядом с тем местом, где висела одна из моих копий Шагала, которую я ему давно подарил. Это была чудесная ночь, полная вина и шампанского. Долгожданный праздник, начало нового этапа, слияние с красивой, шумной, модной толпой. Вернувшись в отель, мы снова страстно пожирали друг друга. Казалось, я не мог насытиться этой женщиной.

Утром, когда я проснулся, Лоры уже не было. Она даже не оставила записки. Позже, когда я вышел из душа, на телефоне отеля меня ждало голосовое сообщение. Ей пришлось срочно вернуться в Нью-Йорк, и она обещала быть на связи. Я валялся без дела до полудня, затем пообедал с Чарльзом и отправился домой. В ту ночь, впервые за несколько месяцев, я спал как младенец, измученный неделями тяжелой работы, представлениями в аукционном доме и Лорой.

Несколько дней спустя мне позвонил Томми. Он рассказал мне, как Леона Амиэля, умирающего от рака печени, копы допросили прямо на больничной койке, что дела принимают серьезный оборот, и посоветовал мне следить за своей задницей. Да, он все еще поддерживал связь с коллегами из полиции Нью-Йорка, но уже ничего не мог поделать. У Томми и самого возникли проблемы. Вскоре после этого происшествия его допросили по делу о федеральном рэкете[54] и мошенничестве в связи с делишками, которые имели место в Беверли-Хиллз.