Все еще предполагая, что я торгую кокаином[56]
, они разбавили команду специалистами по борьбе с наркотиками, и глава именно этого подразделения отвел меня в сторону, чтобы поговорить по-дружески. Он объяснил, что ему нужно поискать наркотики, и что у меня такая милая квартирка, что было бы обидно разнести ее на куски. Он предложил мне честно сказать ему, где наркотики, чтобы избежать разрушений и обоюдного раздражения.У меня в доме не было ни грамма наркотиков, я давно привел себя в порядок и вел здоровый образ жизни. Единственное, что пришло на ум, – это старая крошечная пачка кокаина[57]
, которую я оставил в грязном носке одного из своих ботинок, спрятанных в глубине шкафа. Без собаки они бы его не нашли, поэтому я поклялся, что у меня нет наркотиков, хотя и упомянул, что можно найти бритвенные лезвия, поскольку накануне я только что закончил клеить обои. Это тоже было правдой: после двух лет ремонта накануне наконец были завершены последние штрихи. Клей на обоях был еще влажным.Полицейский вздохнул, откровенно не веря мне.
– Ладно, – сказал он, – как знаете.
Он приставил ко мне наблюдателя, чтобы проследить, что я не наделаю глупостей, и в течение двух секунд свора приступила к действиям: вспороли ковры, порезали обои, перевернули все вверх дном. Они перерыли каждый письменный стол, каждый шкаф, каждую коробку, каждую кассету, компакт-диск и файл, которые у меня были, переворачивая и разбрасывая повсюду. Они конфисковали с кухни ножи и вывалили все ящики на пол, завалились в спальню и вспороли матрасы, расстегнули молнию на диванных подушках и вытащили набивку, заглянули даже в бачок унитаза.
24 часа тому назад я закончил в квартире ремонт. Можно было начинать все сначала.
Пока происходил разгром, появилось подкрепление – копы рассыпались веером по углам, вытаскивали книги, гравюры и картины и переносили их из квартиры в два огромных грузовика, которые они предварительно подогнали к подъездной дорожке. С дивана я наблюдал, как копы, словно муравьи, синхронно шествуют, неся огромный холст с «Видением Дали», картины Пикассо, Миро, которыми я украшал свое жилище. Они подняли мои манекены и вытащили их на себе. Эксперт-криминалист сфотографировал все, что они конфисковали, а видеооператор продолжал снимать, пока они вывозили мое имущество, направляя камеру мне в лицо и фиксируя мою подавленную рожу.
У одного из копов был блокнот, и он заносил в каталог все, что они конфисковали. Копы подходили к нему и называли, что у них было:
– Одна пейзажная картина в золотой раме. Подпись: Сальвадор Дали. Одна гравюра в рамке с изображением обнаженной женщины кисти Пабло Пикассо.
В какой-то момент один из полицейских взял настоящий рисунок французского художника Анри Матисса в рамке, перевернул его и громко объявил, изуродовав имя художника:
– Рисунок в золотой рамке за подписью Генри Мэттиса.
Я громко рассмеялся; ничего не смог с собой поделать, так нервничал, что просто вырвалось. Полицейский, дежуривший у дверей, тоже усмехнулся, мы обменялись взглядами и улыбнулись, единственная капля, ослабившая напряжение. Копы пришли в бешенство, командир вышел из себя, закричав на дежурного:
– Сейчас, черт возьми, не время смеяться! Дело серьезное.
Роясь в моих вещах, копы нашли кучу журналов о яхтах. Я не врал, когда делился с Лорой мечтами о море.
Я действительно вынашивал план о покупке старой яхты, хотел отбуксировать ее в гавань Монако и поселиться на ней.
Можно было найти варианты и подешевле, чем это стоило бы в Ньюпорте. Обнаружив мои журналы, они спросили меня, есть ли у меня яхта и насколько я вообще богат. Я сказал, что это далеко не так и что я простой парень, которому нравится мечтать об этом, как и большинству остальных людей.
Пока я сидел на диване и наблюдал, как копы разбирают до основания мой дом, меня озадачили заполнением образца почерка, формы, в которой писали буквы алфавита и образцы предложений, чтобы полиция впоследствии сверила мой почерк со всеми материалами, которые они начали собирать: старыми чеками, заметками, накладными и прочими документами, на которых стояли мои подписи. Мне пришлось заполнять множество придурочных формуляров, расписывая всякую чушь вроде: «У нас в Лондоне дела идут хорошо, но в Вене и Берлине пока тишина» или «Я знаю, Сэм, экскурсия по нашим национальным паркам обязательно тебе понравится».
Каким-то образом мне хватило самообладания вовремя догадаться, что не следует показывать им свой настоящий почерк. Пока они громили квартиру, я тщательно подделывал свой собственный почерк, изменив способ нажатия, наклона буквы и трансформировав свою подпись, чтобы она не совпала с подписью на остальных материалах, которые они могли найти. Я не знал, поможет ли мне это как-нибудь, но хватался за соломинку.