Когда я закончил писать, все, что осталось делать, это сидеть и смотреть, как они рвут мою берлогу на клочья, не считая дивана в гостиной. Я сидел лицом к массивной зеркальной каминной полке. Она поднималась на всю высоту квартиры – может быть, метров на девять, – и пока я сидел там и срал под себя кирпичами, я пристально наблюдал, как копы входили и выходили из ванной рядом со спальней, где была встроена потайная комната. Я представил, как они простукивают стены, разрывают аптечку, трясут зеркало, которое вело в мое убежище. Сердце билось где-то в горле все это время – часы, часы, часы обыска. Я просто сидел, пялился на них, как дурак, и обливался потом. Если бы они нашли мой тайник, мне бы пришел конец.
Наконец через шесть или семь часов главный детектив решил, что сделано достаточно, и велел всем уходить. Все мгновенно бросили то, что делали, и вышли. Я уж было подумал, что они наконец сжалились надо мной, и выдохнул с величайшим за всю свою жизнь облегчением.
Но я ошибся. Они просто молча застыли на пороге. Последовало долгое неловкое молчание. Я не знал, что и подумать, начал вставать, предположив, что они ждут меня, чтобы надеть наручники.
Один из копов, ожидавших в двери, поймал мой взгляд, приподнял брови и одарил меня мерзкой ухмылкой. Внезапно старший инспектор обернулся и крикнул:
– Отдохнули и ладно, второй заход!
И копы бросились обратно, меняясь местами и выкрикивая: «Я уже наверху, я в ванной, я здесь». Сердце выскочило из задницы. Я рухнул обратно на диван и полностью оцепенел.
Еще целый час копы проверяли все заново, а я сидел внизу, как зомби, уверенный, что сейчас-то они найдут мою секретную комнату. Каким-то чудом, однако, этого не случилось. Тайная мастерская с честью прошла проверку. На этот раз они все-таки закончили, загрузили грузовики, заперли их и уехали. Затем Хелтон объявил, что нам пора. Он позволил мне переодеться, потому что тонкие спортивные шорты не совсем подходили тюремной обстановке. Я переоделся, затем он вывел меня на улицу, надел наручники и посадил в полицейскую машину.
Я все еще был в шоке и не мог поверить, что они не нашли мою секретную комнату.
Пока я сидел на заднем сиденье машины, ожидая отправления, мало-помалу серьезность происходящего дошла до меня. Может быть, стоило еще лелеять малейшую надежду на спасение.
Я продолжал думать об Уинстоне Черчилле и его извечном «проблеске надежды в самые мрачные часы» и проверил, способен ли я еще улыбаться.
Оптимистичного настроя надолго не хватило. Поскольку моя квартира находилась в 15 метрах от границы округа Лос-Анджелес, когда я спросил их, куда меня везут, названа была окружная тюрьма Лос-Анджелеса – в самом центре города, – а она была хуже всех. Я не крутой мафиози и не жестокий рецидивист. Узнав, куда меня везут, я реально перепугался и не на шутку запереживал о своей дальнейшей судьбе. Пока мы ехали в тюрьму, а это больше часа езды, копы шутили о том, что заключенным обязательно понравится такой лакомый кусочек, как я.
Когда мы добрались до тюрьмы, меня начали оформлять: обыскали и забрали у меня все до единой вещи: кольцо, подаренное матерью и ключи от дома. Хелтон спросил меня, сколько, по моему мнению, может составить залог. Я предложил 10 000 долларов, и он каким-то чудом согласился. Не знаю, почему он спросил или почему был так любезен, но я всерьез заволновался. Опасался, что они собираются поместить меня в компанию закоренелых преступников, что они, собственно, и сделали. Меня запихнули в общую камеру с 10 другими парнями, которые выглядели как завсегдатаи исправительного учреждения – накачанные, зататуированные бандиты – без слез не взглянешь.
Когда заключенные увидели, что меня привели следователи Окружной прокуратуры, все очень впечатлились. Они спросили меня, что я такого натворил. Но я не хотел ни с кем это обсуждать. Я хотел сидеть в углу и никому ничего не отвечал. Я был так измотан, взвинчен и расстроен, что готов был убить за сигарету. Один из парней тайком пронес немного; я не знаю, как и где, на себе, наверное, да я и не хотел этого знать. Я вежливо попросил сигарету. Он даже не пошевелился, как будто не услышал меня, как будто меня вообще не существовало. С таким же успехом я мог быть стулом. В тот момент ничто не имело значения; я погрузился в свои собственные мысли. Все, о чем я еще мог думать, это только о том, как мне наскрести залог, а потом вернуться домой и опустошить свою секретную комнату.
Глава 20. Расплата (1989)