А что? Было бы забавно и правильно упомянуть и их, но Джей посчитал, что это слишком. Он сдался, и мы больше никогда не разговаривали об этом до конца нашего сотрудничества.
После того ареста я забил на здоровье, перестал заниматься спортом и покатился под откос. Я был в постоянном стрессе, плохо питался, а на уме у меня беспрестанно кружилось всякое дерьмо. Как раз перед тем, как меня арестовали, я привел себя в порядок, но суд, адвокаты, судебные разбирательства выбили ветер из моих парусов.
В тот период я появился в программе PBS о фальсификаторах произведений искусства под названием «Прекрасное искусство подделки» – Джей понадеялся, что выпуск покажет меня в благожелательном свете.
Я также поучаствовал в шоу для BBC. Если сейчас пересмотреть те записи, можно увидеть, что я дурно выгляжу. На них я одутловатый, нездоровый и напряженный.
После первоначального скандала и нападок прессы дела пошли на лад. Сначала меня затягивал шквал активности в зале суда, а затем наступали месяцы безделья и ожидания, когда суд будет готов назначить наконец дату моего заседания, дни в ожидании тянулись невыносимо. После 15 минут славы даже мои друзья потеряли интерес к этой истории.
Чарльз поддерживал со мной связь. Мы иногда виделись с ним, когда я приезжал в Лос-Анджелес на суд и останавливался в «Мондриане», пока новый менеджер не отменил мои льготы на бесплатное пребывание. Как в старые добрые времена мы ходили в кафе «Мусташ», Чарльз угощал меня, потому что знал, что я на мели.
Он также подбрасывал мне халтурку – ничего противозаконного – те небольшие суммы, которые он платил, помогали мне сводить концы с концами, я действительно тогда в этом нуждался. Время от времени я поддерживал связь и с Томми, но говорить мне с ним было не о чем. У него были свои проблемы, и он, как и я, круглосуточно занимался судом, тяжбами и прочими юридическими процедурами.
Мое финансовое положение было настолько шатким, что иногда мне едва хватало на еду. Чтобы удержаться на плаву, я открыл небольшой бизнес: начал оптом продавать оставшиеся у меня тетрографии телемаркетологам в Лас-Вегасе. Они предлагали клиентам страховку жизни, золотые монеты или витамины, а в качестве подарка за покупку бесплатно прилагали литографию Шагала работы мастера-копииста Антонио Тетро.
На обороте большими красными буквами я печатал «Скопировано мной, Тони Тетро», чтобы прикрыть свою задницу.
Занятие далекое от высокого искусства, но что поделаешь? Приходилось платить по счетам.
Наконец, в мае 1991 года, почти через два года со дня моего ареста, мне назначили дату судебного заседания. Готовясь к нему, я съехал из квартиры, в которую меня милостиво пустил Ричард Льюис, и снял номер в отеле Griswold’s, в Клермонте, там в ресторане был шведский стол. Я знал, что вероятность того, что меня отправят в тюрьму, велика, и решил заранее разобрать все свои вещи, привести все в порядок на случай, если мне не придется вернуться.
Griswold’s стал первым отелем, в котором я когда-либо жил. Не «Ритц», конечно, но удобный, чистые простыни и свежие полотенца ждали гостей ежедневно. Честно говоря, жилье по большому счету было неплохое, и я не особо парился по этому поводу. Я возвращался «домой» после долгого судебного дня и подходил к шведскому столу за ребрышками и салатом «Уолдорф». Я решил искренне поверить в то, что мне повезло.
Джей сказал мне, что судьи сражались между собой за право провести мой процесс. Обычно им приходилось иметь дело с ужасными вещами – детоубийцами, насильниками, душегубами.
Они знали, что судебный процесс займет много времени и что счастливчик сможет приятно отдохнуть от всего этого ежедневного дерьма.
В итоге судить мое дело поручили Джону Хеннингу, он был ветераном, давно отошедшим от дел. Уже много лет он не появлялся в зале суда, и вот его призвали вспомнить былое. Джей даже сказал мне, что Хеннинг настолько заржавел, что неправильное судебное разбирательство было почти гарантировано. Я ничего не знал о законе, но после пары лет, проведенных в залах суда и за их пределами, даже я понял, что судьи постоянно косячат – сплошное разочарование для адвокатов.
Заместитель окружного прокурора, Рива Гетц, которая вела мое дело, была приятной женщиной.
Она мне нравилась, несмотря на то что ее долг заключался в том, чтобы упрятать меня за решетку; она была сердечной и дружелюбной, и, на мою беду, присяжным тоже так казалось.
Это было совсем не в моих интересах.