Это точно не подделка? Откровенный рассказ самого известного арт-мошенника

На что они действительно верно нажали, так это на то, что я подписывал свои картины именем другого художника. Для них сей факт символизировал переход границы с хобби на мошенничество. При обыске в моей квартире они нашли блокноты, которые я использовал, чтобы отрабатывать подпись Шагала. Я подписывался сотни и сотни раз, усердно стараясь, чтобы подпись вышла идентичной. Одну из подписей я обвел кружком и нацарапал рядом слово «идеально». С помощью этой улики Рива надеялась доказать, что я стремился к такому уровню совершенства, который можно было использовать только для одурачивания покупателей. Она спросила меня, почему я продолжал практиковаться в повторении подписи. Я ответил, что мне, перфекционисту по природе, нравится все делать правильно, и спросил:

– Что я должен был написать? Микки Маус?

Присяжные рассмеялись, что помогло снять напряжение, и это указало на один из важных моментов, которые мы обсуждали.

Если копиист собирался сделать картину максимально похожей на работу конкретного художника, было вполне естественно и нормально также скопировать подпись, стремясь сделать копию «настоящей» во всем. Это был тонкий, но ключевой момент, с которым обвинению пришлось согласиться.

Подпись – неотъемлемая часть произведения искусства. Этот аргумент стал юридическим прецедентом и позже использовался в других судебных делах, связанных с объектами искусства.

В записных книжках я царапал всевозможные заметки и напоминания. На одной странице я написал «Позвонить Карло Педретти в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе». С этим экспертом я беседовал, когда изучал творчество Караваджо. В ходе судебного расследования специально нанятый эксперт по почерку сравнил мой естественный почерк в блокноте с поддельным, искаженным образцом, которым я заполнил документы в ту ночь, когда меня задержали копы. Она сказала присяжным, что никогда прежде не видела образца почерка, который подвергся бы столь всестороннему системному изменению, и передала мое дело в научный отдел для изучения яркого примера того, как можно видоизменить и скрыть свой собственный почерк.

Во время рейда копы нашли квитанцию Butterfield& Butterfield, которую мы с Винсентом получили за картину Дали «Ядерный распад», которую планировали продать в Санта-Монике. На ней было указано имя Винсента и стоимость в 350 000 долларов. Поскольку картину так и не нашли, окружной прокурор предположил, что я ее продал. На самом деле я достал ее с чердака Майка и засунул обратно в секретную комнату вместе с сертификатом Дешарна, который я для нее изготовил.

Когда полиция нашла квитанцию, окружной прокурор вызвал Винсента на допрос. Он прикрыл меня, отрицая, что ему что-либо известно об этом, и сказал, что понятия не имеет, почему было упомянуто его имя. Без картины и без возможности доказать, что она была продана, они мало что могли с этим поделать, хотя при даче показаний сторона обвинения намекнула, что я ее продал, и пытались заставить меня признать это.

Мы с Джеем решили разоблачить их блеф. Я достал картину из секретной комнаты, и мы предъявили ее на суде, удивив окружного прокурора и опровергнув их утверждения перед присяжными. Это имело большое значение, потому что показало, что все их обвинения строились исключительно на догадках, наш ход поставил под сомнение ту степень, в которой присяжные в принципе могли доверять окружному прокурору по другим утверждениям.

Перед судебным разбирательством обвинение предъявило блок объявлений в разделе календарей LA Times, спрашивая, покупали ли читатели поддельного Шагала, поддельного Дали или поддельного Миро, пытаясь найти жертву моих подделок, которую можно было бы выставить в качестве свидетеля. К несчастью для них, никто так и не выразил желания.

Не нашлось ни беспомощной старушки, которую обманули, ни семьи, которая из-за меня не смогла отправить младшего ребенка в колледж, ни пенсионного счета, который был бы опустошен.

И сей факт снова воззвал к присяжным: что мы вообще здесь делаем на самом деле – без жертвы преступления?

Конечно, настоящей жертвой был Ямагата, но мне было плевать на него. Судебный процесс превратил его имя в нарицательное. Я часто шутил, что Тони Тетро – это лучшее, что с ним вообще в жизни случалось. Мне даже представилась возможность сказать ему об этом лично. Однажды я корячился на парковке около здания суда под палящим солнцем, менял спущенное колесо на своей потрепанной «Хонде». Внезапно передо мной промелькнула тень. Я поднял глаза и увидел Ямагату, который стоял, презрительно глядя сверху вниз. Ну я ему так и сказал: «Может ты и был звездой до меня, черт, но именно я сделал тебя суперзвездой». Он только усмехнулся и уехал на своем новеньком «Роллс-Ройсе».