Это застряло в памяти

– Кто же памятник из досок делает? Из камня, мрамора, гранита, никак не меньше, можно из бетона. Фундамент у памятника должен быть, – говорит Степан Палыч. – Не годится памятник герою из досок делать. А покрасить – облезет. Ну какой это памятник?

Зачем мы его только позвали, лучше бы одного дедушку. Дед предлагает:

– А если доску мемориальную справить, на дом приделать? Из хорошего дерева, и камня не надо! Вырезать звезду и надпись, покрасить, отполировать, покрыть лаком, фотографию приклеить, взять под стекло…

Как всё не просто у этих взрослых! Валька, похоже, совсем приуныла.

– Вообще-то нам доску сельсовет обещал повесить, да мамка сначала хочет дом отремонтировать.

– У твоего отца есть же где-то памятник, где он воевал, так зачем его и здесь ставить? – говорит справедливый Степан Палыч и не понимает, что не надо этого говорить. – Да тут, поди, в каждом втором доме кого-нибудь не досчитались. А вообще это хорошо, что ты отца помнишь. Умница.

– Мы, может быть, придумаем что-нибудь со Степаном Палычем. Железо под каркас где-нибудь сыщем. Или лист, обшить им фанерку, отполировать, покрасить, другой краской звезду и надпись, к доскам прибить, края подровнять… – упавшим голосом обнадёживает дед. – Не унывай, детка.

– «Доблестному авиатору…» – с ходу начинает сочинять надпись тётя, чтобы поднять всем настроение.

Но старики ещё немного топчутся вокруг ямы и уходят к сараю, разводя руками и морща лбы. В сарае у хозяина мастерская, и чего там только нет! Когда он был здоров, он сам всё строил: дом, курятник, баню, забор, колодец. Неужели старики так ничего и не придумают? У тёти Магды становится такое лицо, как будто ей привиделась жар-птица.

– Дети, – говорит она, – зачем придумывать что-то громоздкое, тяжёлое, неживое? А почему бы не посадить в эту ямку маленькое деревце, принести из леса молодую берёзку, например? Я читала в газете, что в память о погибших во всех городах нашей страны будут сажать парки. Создавать Аллеи Памяти героев войны. И будешь ты оберегать это деревце, и оно вырастет вместе с тобою, и ты будешь знать, что это папино дерево. Ямка у вас готова. Ну, что вы на это скажете?

– Прямо сейчас? – мы хватаемся за лопаты.

– А почему бы нет? – тётя никогда ничего не откладывает в долгий ящик. – Только аккуратнее выкапывайте, не повредите корни.

– Я умею, – бросает Валька, и мы срываемся с места.

Мы выхаживаем Валькину берёзку несколько дней, вбили вокруг неё высокие колышки и протянули верёвки, чтобы оградить от собак и кошек. Она пока болеет, но скоро должна прижиться.

И вот наступает один из самых несчастных дней в моей летней жизни.

Кончается июнь, а такой холод с утра, резкий ветер мотает верхушки деревьев, а к полудню он ещё усиливается. Сосна моя борется с ветром в одиночку. Её подругам позади неё легче, они все вместе. Мне так тоскливо, что я чуть не плачу. По небу бегут разноцветные пухлые облака, да так низко, что кажется, они пригибают деревья к земле. Потом, толкаясь, наползают свинцовые тучи, но не успевают догонять друг друга, и между буро-сизыми клубами вырывается голубое небо с быстро исчезающим лучом солнца, и новые тучи забивают его, упрятывают в свои лохмотья, брызжут коротким холодным дождём, и снова идёт борьба погоды и непогоды, и стонет лес в этой драке. Вдруг всё сразу темнеет, налетает буря, ревёт ветер. Мы бежим по домам, еле успев прикрыть клеёнкой нашу маленькую воспитанницу, и вовремя – начинается град. Он стучит по крышам и в окна, и как будто наступают сумерки, а нет и трёх часов дня. Дедушка ложится поспать, как всегда в непогоду, бабушка печально смотрит в окно. Тётя Магда зажигает лампочку, и мы садимся перебирать крупу. Надо же придумать такую пытку! Сколько это длится? Десять минут? Полчаса? Час? Я, наверное, задремала над кучками крупы, потому что когда открыла глаза, гляжу – а кругом всё другое. Тишина, только робко щебечут птички, небо чистое, и светит солнце. Но какое чудо! Всё покрыто белым снегом! И моя сосна – вся в снегу, и огород, и дорога. Забыв всё на свете, мы выбегаем за калитку, и через минуту там уже все девчонки. Мы орём, скачем, кидаем друг в друга снежками, а снег тает, его меньше и меньше. И рядом, на своём велосипеде с удивлением выписывает на снегу восьмёрки Никита. Такое может только присниться! Он улыбается, первый раз вижу, как он улыбается… Мне даже кажется, что только мне… Ой! Меня кто-то больно хватает за косу у самого затылка, я даже не могу повернуть голову, чтобы посмотреть кто, и слышу, что Саня тоже взвыла. Нас, как котят за шкирки, волокут к дому, и срывающийся от ярости мамин голос говорит:

– Это что за новости, по такой погоде в сандалиях и без пальто! Ну погодите, я вам задам!

Мама тащит нас мимо подруг, знакомых дачников, мимо Никиты, который в изумлении застыл на своём велосипеде. И я вижу, как он широко открывает рот и начинает хохотать! У него жёлтые зубы, он ржёт! Он чуть не падает с велосипеда. Форменная свинья, как сказала бы тётя Магда.