Это застряло в памяти

– Мы же про курицу, а потом скажем, что ошиблись, нам показалось.

Здорово! Саня несколько раз смело подходит к крыльцу, но тут же давится от смеха. Решаем, что я не такая смешливая, и иду я. Остальные прячутся под окнами.

– Тина Валентиновна околела! – объявляю я, делая неопределённый жест рукой в сторону курятника.

– Да что ты говоришь! Иди немедленно, сообщи хозяину! – волнуется тётя Магда.

Под окнами помирают со смеху.

Тина Валентиновна поднимается совершенно белая.

– Это что за эскапада? – произносит она с негодованием.

– Так зовут нашу курицу… – начинает тётя, смотрит на меня странными глазами и замолкает.

– Ne compenez[34], тут все безумные какие-то! Jamais![35] – бормочет Тина Валентиновна и спешит прочь из этого дома, сада, от этих грубиянок, дурнушек, а ведь, казалось бы, интеллигентный дом…

Тётя вызывает нас на беседу. Пунцовая от негодования, она сразу начинает:

– Не стыдно? Напугали старого человека и в какое положение поставили меня, дедушку с бабушкой…

– Она всем говорит гадости! – заявляет прехорошенькая озорница и заводиловка Олька.

– Она радуется, когда другие болеют и умирают! – прибавляет полная не по годам, но милашка, дочка пианистки Ника.

– Так ей и надо, потому что она злая! И врёт! И наговаривает! И никого не любит! – загалдели мы все наперебой.

– Что ж поделаешь, такой человек, – хмурясь, говорит дедушка. – Я вот чего не пойму. Прожила много лет, повидала войны, голод, смерть, разруху, страдания, людское горе, а как с гуся вода – в башке бриллианты, купцы, меха, кабаки… Тьфу! – Деда наконец прорвало.

Он Тину Валентиновну терпеть не может. Та, заходя к ним, болтая, каждый раз слишком внимательно вглядывается в лицо лежащей на кушетке бабушки.

Тётя Магда, словно забыв, что мы ещё здесь, меняет тон и, презрительно сморщив нос, делает своё заключение:

– Да, сплошная пошлость, мишура и никаких человеческих привязанностей. И откровенная радость при мысли о том, что смерть наконец свела за неё счёты с людьми, которым она всю жизнь завидовала. Их успеху, деньгам, красоте – неважно! Это называется реванш ничтожества. Боже мой! Старые актрисы! Разве они такие были? Моя мамочка, например, была скромнейшая женщина, хотя и первая красавица в городе. Труженица, занимала ведущее положение в театре, отдавала всю себя искусству, а дома воспитывала десять человек детей! А Тина Валентиновна! Комедиантка дешёвая! Конечно, шутка получилась жестокая, но поделом, поделом.

Вдруг бабушка начинает трястись от смеха. Она ослабела, не встаёт уже несколько дней, а тут хохочет, как девчонка, остановиться не может. За ней начинают смеяться все остальные. Потом нас отправляют играть в сад. Мы рады-радёшеньки, что Тина Валентиновна к нам больше не придёт. Но мне почему-то невесело, из-за нашей бабушки. В тот вечер, засыпая, я подумала: «Бабушка так смеялась, может, она всё-таки поправится?»

III

Жара. Июль звенит кузнечиками. Пожелтела трава, и пахнет сеном, пожухли смородиновые кусты, и как будто выцвел огород. Даже сосна, мне кажется, чуть сникла, солнце и её не пощадило. Ночами приходят грозы, трескучие, но без дождя. Молнии пропарывают небо, и оно трещит по швам, как старый шёлк. Гудит под домом земля, бушуют деревья, пока сильный тёплый ветер не разгонит тучи, а с утра опять пекло.

Однажды под вечер полил настоящий тропический ливень, и люди сошли с ума. Полуголые, босиком, они метались по своим садам и огородам, выкатывали кадки, бочки, тащили вёдра, кастрюли, подставляя под водостоки, толкались, плескались, радовались пролившейся наконец влаге и свежести в воздухе. А через полчаса солнце жарило с новой силой.

Как-то в воскресенье родители утром заторопились в город. «Дела», – объяснила мама. Они уехали, а мы – ура! – свободны. Олька тоже свободна, как ветер. Мы выманиваем Нику, а Валька не может, ковыряется в огороде. Олька придумала повести нас в лес, где мы ещё не были, и тётя Магда, разомлевшая от жары, неожиданно соглашается.

– Только недолго, помните, что в час обед!

В незнакомом лесу мы играем в «партизан». Олька с Саней – наши партизаны, а мы с Никой – фашисты. Мы их выслеживаем, они прячутся, делают засаду и берут нас в плен. Потом наоборот, мы с Никой партизаны, мы преследуем фашистов, Ольку и Саньку, мы их подкарауливаем и ловим. А потом мы все партизаны, «пробиваемся к своим через линию фронта», «отстреливаемся», свистим по-птичьи, то есть «подаём сигналы своим». Всю игру придумала Олька, конечно. Наигравшись в «партизан», мы отдыхаем на упавшем дереве и поедаем землянику. Её вокруг такое множество, что мы не можем остановиться и забираемся всё дальше и дальше в лес. Потом мы затеваем игру в «индейцев». Олька с Санькой индейцы, а мы с Никой – бледнолицые, мы за ними охотимся, но индейцы хитрее, они устраивают ловушку, и мы с Никой в неё попадаем и сдаёмся.