Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

– А нет, господа, болезни мучительнее и ужаснее, как водобоязнь. <…> Идет человек здоровый, покойный, ни о чем не думает, и вдруг – цап его ни с того ни с сего бешеная собака. Человека моментально обхватывает ужасная мысль, что он погиб безвозвратно, точно он в пропасть валится или падает под поезд. Засим можете себе вообразить томительное, гнетущее ожидание болезни, не оставляющее укушенного ни на одну минуту. За ожиданием следует самая болезнь… <…>

Пегасов начал описывать симптомы водобоязни. Я заметил, что врачи, в особенности молодые, когда бывают в ударе, любят расписывать болезни, не щадя ни густых красок, не азарта. Они увлекаются, смакуют, вдохновенно блещут глазами, словно речь идет не о болезнях, а о любимой женщине или красах природы. Такая странность находит себе объяснение не столько в тупости нервов вследствие привычки, сколько в молодой, горячей привязанности к делу. Да и к тому же непреложные законы, по которым текут болезни, да и самые картины страданий не лишены своего рода поэзии…

– Ужаснее всего, что эта болезнь неизлечима, – кончил Пегасов. – Уж коли заболел, то пиши пропало. Нет спасения! В медицине нет даже намека на возможность излечения. Из ста заболевающих умирает ровно сто… [Там же: 40, 494–495].

Рассказ доктора Пегасова производит сильное воздействие на слушателей. В противоположность простонародному страху Максима перед бешеным волком как демоническим существом и помещичьей самоуверенности Нилова, убежденного в своей способности разделаться с диким зверем, как с домашней собакой, без единого выстрела, Пегасов описывает бешенство с медицинской точки зрения, сосредоточиваясь на неотвратимом исходе болезни. Ожидая, пока бешенство даст о себе знать, и подчиняясь «непреложным законам, по которым текут болезни», человек словно падает в пропасть, влекомый неумолимой силой притяжения, или под поезд, символизирующий современность, которая совсем недавно начала проникать в русскую провинцию. Рассказчик, незримо присутствующий во всем рассказе, делает в этом месте отступление, отмечая, с какой поэтической страстью доктор описывает болезнь. Пегасов, по определению Розенберга, «оформляет» болезнь в мощный символ превратности человеческой судьбы, используя символический язык, отражающий эпоху: возможно, современность и принесла в Россию железные дороги, но она не создала лекарство от бешенства, против которого медицина по-прежнему бессильна и которое посредством своей слюны переносит самый опасный в стране хищник.

Максим, единственный из слушателей, в противовес этому пессимистичному описанию утверждает, что местные знахари умеют эффективно лечить от бешенства:

– А у нас на деревне лечат, барин! – сказал Максим. – Мирон кого угодно вылечит.

– Чепуха… – вздохнул Нилов. – Насчет Мирона всё это одни только разговоры. Прошлым летом на деревне Степку искусала собака и никакие Мироны не помогли… Как ни поили его всякою дрянью, а все-таки взбесился [Там же: 40].