Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

Из переработанной версии рассказа Чехов удаляет Пегасова и делит его реплики между Куприяновым (в этой версии фамилия пишется через «и»), который становится единственным товарищем Нилова по охоте, и уездным доктором Овчинниковым, появляющимся только на последних страницах рассказа[85]. О бешенстве рассказывает Куприянов – следователь, а не врач, поэтизирующий ужасы и трудности, сопряженные с его профессией. Соответственно, в позднейшей версии опущен написанный от первого лица абзац, отражавший, очевидно, еще свежие воспоминания самого Чехова об учебе на медицинском факультете Московского университета (который он окончил в 1884 году). Сдвоенную отсылку к закону притяжения и силам современности Чехов заменяет религиозным понятием, отсутствующим в ранней версии. Вместо утверждения Пегасова, что человек, покусанный бешеной собакой, чувствует, «точно он в пропасть валится или падает под поезд», Куприянов говорит: «Человеком моментально овладевает ужасная мысль, что он погиб безвозвратно, что нет спасения» [Там же]. Кроме того, сделанное Максимом уподобление бешеного волка «сатане» заменено сходным, но менее весомым понятием «нечистая сила» [Там же: 39].

В обеих версиях охотники, сидя за напитками, задумываются о бренности человеческой жизни:

Страшные рассказы о водобоязни имели свое действие. Охотники постепенно умолкли и продолжали пить молча. Каждый невольно задумался о роковой зависимости жизни и счастья человека от случайностей и пустяков, по-видимому, ничтожных, не стоящих, как говорится, яйца выеденного. Всем стало скучно и грустно [Там же: 40–41, 494–495].

Размышляя об опасности встречи с бешеным животным, они задумываются о превратности бытия в целом. Учитывая бесполезность лечения, болезнь становится символом самой смерти, а также предшествующих ей тревоги и страданий.

Затем Нилов беспечно выходит прогуляться, по непонятным причинам (вероятно, из-за опьянения) не взяв с собой ружье, и встречает бешеного волка. Издавая хриплые звуки, тот зигзагами приближается к нему под лунным светом:

На плотине, залитой лунным светом, не было ни кусочка тени; на середине ее блестело звездой горлышко от разбитой бутылки. <…>

Но вдруг Нилову показалось, что на том берегу, повыше кустов ивняка, что-то похожее на тень прокатилось черным шаром. Он прищурил глаза. Тень исчезла, но скоро опять показалась и зигзагами покатилась и плотине.

«Волк!» – вспомнил Нилов [Там же: 41, 496][86].

Их пути сходятся, словно повинуясь неизбежности, и через мгновение человек и волк вступают в смертельную схватку: атлетически сложенный помещик старается удержать истекающего слюной исступленного зверя на расстоянии вытянутой руки, а тот пытается напасть на него и освободиться. В обеих редакциях столкновение Нилова с волком занимает примерно одну страницу. Подобно Толстому, который в 1872 году уместил в один абзац описание смертельной схватки с медведем на охоте, Чехов сосредоточивается исключительно на физической составляющей борьбы человека и волка, столь непохожей на более раннюю стычку Нилова с бешеной собакой[87]. Бешеный хищник, появившийся из мрака и теней, волк выступает воплощением животного начала в самой пугающей форме. Однако повествование в третьем лице, отображающее точку зрения Нилова и созвучное его мучительным опасениям, также заключает в себе определенное сострадание и даже чувство сродства по отношению к обезумевшему животному. В редакции 1886 года особенно явно противопоставляются осознанность Нилова и «инаковость» волка, но при этом подчеркивается, что обоих объединяет ощущение собственной уязвимости: