Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

Алексей Семенович сумел повлиять на начальство сумасшедшего дома и убедил отпустить остальных пострадавших, чтобы те лечились и наблюдались у него. Вернувшись домой, они весь следующий месяц искали помощи у местных знахарей. Кузминская подробно описывает последние дни тех, кто погиб от бешенства; это описание соотносится с вышеупомянутыми медицинскими отчетами; также в нем выступают на первый план невежество деревенских жителей и проистекающее из него бесчеловечное отношение к пострадавшим. Неоднократно упоминаются числа три и девять, имевшие особое значение в народных представлениях о бешенстве (на что обращалось внимание в процитированной выше статье 1880 года); первое из них соответствует типичному трехдневному сроку, проходившему от проявления симптомов болезни до смерти:

Первая, после трех недель, заболела Матрена. Стала она тосковать, плакать, ночи не спит, а то уже и вовсе стали припадки бешенства находить. Стала воды бояться, не своим голосом кричать. Запирали ее в такие минуты и дочь от нее удалили. И вот раз, как начался с ней припадок, заперли ее в чулан холодный – больше некуда было, – связали ее и оставили так. Через несколько часов стало тихо; отперли дверь, глядят, а она мертвая на полу лежит, да уже и застыла вся. Погоревал Иван, и жутко ему стало: ну, как и он тем же кончит? Но Ивану суждено было выздороветь [Там же: 609].

Спустя девять дней приближение смерти почувствовал конторщик Александр Герасимович. В соответствии с рассмотренными ранее устаревшими представлениями, что больной бешенством человек опасен для окружающих, он просит молодую жену держаться от него подальше: «Отойди: искусаю!» [Там же]. В течение следующих трех дней его попеременно то связывали, то освобождали, пока наконец у него не проявились явные симптомы болезни, и он умер по дороге в город, прямо в санях. Такая же судьба постигла другого соседа, у которого остались жена и трое маленьких детей.

Анне и ее сыну Василию повезло больше. За первые шесть недель, которые считались самыми опасными, у них не проявились симптомы бешенства, и знахарь заверил их, что они не умрут от болезни. Впрочем, нападение волка бесповоротно изменило их жизнь к худшему. Прошло три года. Односельчане и другие люди обходили стороной некогда процветающий постоялый двор. «Куда едешь? – говорил народ друг другу – аль помереть хочешь: ведь хозяйка-то, вот-вот, взбесится. И никто не ехал к ней» [Там же: 612]. Анна Ивановна обращалась к местным властям с просьбой о вознаграждении за убийство волка, но не получила ответа. На этой невеселой ноте и заканчивается рассказ: «А просила-то она всего 75 целковых» [Там же].

Судьба персонажей Кузминской, всех вместе и каждого в отдельности, наглядно показывает, как из-за суеверий и страха люди, покусанные бешеным волком, подвергались изоляции и стигматизации. Все сельские жители – от заводского приказчика и сельского старосты до тех, кто обходил стороной постоялый двор Анны Ивановны, – считали их заразными и полагали, что они еще могут заболеть бешенством, хотя инкубационный период давно закончился. Сам волк становится символом разрушения: его нападение явилось для семьи катастрофой, от которой она так и не оправилась. Испытав на себе как нападение дикого животного, явившегося из соседнего леса, так и действие сил современности, чьим воплощением стал городской сумасшедший дом, Анна Ивановна и другие пострадавшие стали примером того, сколь уязвимым было сельское население в поздней Российской империи; это и стремилась донести до читателя Кузминская в своем рассказе, основанном на реальном происшествии.