Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

А я разглядела и давно плачу. У этого волка проткнут вилою бок. Он дышит через дыру в боку. Воздух шипит, мне кажется, что слышу через дыру, и края раны движутся вверх и вниз. Это страшно. Зубами волк закусил палку во рту, и совсем близко к моему притиснувшемуся к решетке лицу – его глаза. Я вижу в их углах белок. Он весь кровавый. Зрачки напряжены, прямо в мои зрачки. В них стиснулась несносная боль, яростная ненависть, тоска и последний, безнадежный, остановившийся ужас. Эти зрачки заколдовали меня, и я, как он, стиснула зубы, оскалив их, и напрягла дикие зрачки, высохших от слез недавних, глаз. Я слышу свою гримасу. Кожа сухо натянулась. Я ушами слышу свое противное волчье лицо, с ненавистью, ужасом и болью в зрачках и в растянутых губах… А воздух всё шипит, вырываясь из кровавой дыры в боку, и края раны быстро лихорадочным дыханьем шлепаются вверх и вниз. Как страшно сделано тело! Если проткнуть, то вот какая мякоть кровяная, и там всё что-то отдельное – печенка? сердце? легкое? Что это голое, кровяное, что открыто лежит в живом теле волка? Отчего он не воет? Отчего он не визжит, не воет? [Там же: 50–51].

В этот глубоко личный и болезненный момент Вера осознает, что и она, и раненый волк в равной степени смертны, и коренится это в их общей животной природе, в их телесности. Их взгляды встречаются, и в Вере происходит эмоциональный перелом. Волчьи зрачки, в которых она прочитывает боль, ненависть, тоску и страх, «заколдовали» ее, и в психическом отношении она сама превратилась в волка. Когда повозка, в которую положили волка, тронулась, Вера представила, какие страдания предстоят раненому зверю во время дорожной тряски до самой столицы; она завыла «остервенелым, животным воем», побежала и попала в сеть, расставленную на волков, что завершило уподобление девочки волку:

Сеть опутала.

Тогда бешеный ужас мною овладел, и я стала биться с ревом и гиканьем, лягаясь, дергая руки, кусаясь [Там же: 51].

После этого травматического опыта Вера заводит разговор с кучером Федором, а затем с больной матерью, о своем сострадании к волку и о скорби по его судьбе. Федор уверяет ее, что животные боятся смерти меньше, чем люди, поскольку они безгрешны, в отличие от людей. Ее мать, которая сама страдает от изнуряющей болезни, с вызовом замечает: «Разве это уж так ужасно страдать? Смотреть и жалеть ужаснее» [Там же: 60]. Мнения двух взрослых, основанные на разных мировоззрениях, отчасти пересекаются, поскольку в обоих подчеркивается привилегированная позиция человека-наблюдателя, обладающая истинной этической, моральной и даже эмоциональной значимостью. Только человек пытается постигнуть значение греха, страдания и смерти, тогда как животное терпеливо принимает свою судьбу[118].