Евангельская имущественная этика. Русская социальная мысль. Цикл публичных лекций

Но, с другой стороны, хоть он и был, в общем-то, православным священником, на самом деле он был очень определённым филокатоликом. Когда однажды его Шиманов (или Карелин, который тоже сначала был духовным чадом Александра Меня, но быстро от него ушёл) спросил: «А почему, собственно – ваши воззрения очень отдают католическим духом, – почему вы православный священник?». Тот ответил: «А что, я должен на Лубянке служить?». На Лубянке, если вы Москву знаете, до сих пор Католическая церковь находится: то ли где-то в ограде Лубянки, то ли где-то рядом. То есть для Александра Меня Православие не было истиной или, хотя бы, более истинной религией. Для него католичество было лучше. Ну, вот так сложилось, – он православный. Во-вторых, он на самом деле был где-то даже ненавистником России. И у них произошёл на этой почве очень тяжёлый разговор с Карелиным. Однажды Александр Мень разоткровенничался, как еврей с евреем, и ляпнул: «А вообще-то мне на Россию на самом деле наплевать». А Карелин по духу был человеком русским, он просто рот раскрыл, говорит: «Отец Александр, да что вы такое говорите?» – и увидел, что за треть секунды в глазах Александра Меня произошла мощная вычислительная работа, и он сказал: «Нет-нет, знаете, я чего-то устал, немножко не то сказал» – и перевёл разговор на другую тему. В общем-то, для Карелина это было достаточно. И третье. Конечно, Александр Мень был одновременно и православным, и иудаистом. Понимаете, он считал, что вообще евреи, православные евреи, имеют как бы двойное помазание. Они, так сказать, Божий народ как евреи, а с другой стороны – они царственное священство как христиане.

У Александра Меня есть такая книга «Сын Человеческий». В одном из изданий есть Послесловие, которого я, честно говоря, в других изданиях никогда не видел, где Александр Мень отвечает на Вопрос: «А в чём же дело, почему же, всё-таки, Христа убили?». Ответ дан удивительный: что это была просто неприязнь между разными школами иудаизма. Вот Иисус, Он исповедовал одну школу, а фарисеи другую. И вот эта чисто неприязнь близких родственников, что ли, и привела к тому, что, фарисеи продали Христа Пилату, и это привело к Его казни. Но, понимаете, на мой взгляд, христианин, ну, я передаю это своими словами, может быть, немножко утрированно, но смысл примерно такой: так вот, христианин так отвечать на этот вопрос ну не может никак. И, конечно, Шиманов тоже во всём этом хорошенько разобрался. Ну, и собственно, я передаю вам его мнение.

Но ничто не вечно под луной. Началась перестройка. И всё посыпалось, всё полетело вверх тормашками. Шиманов до этого активно участвовал в разных самиздатовских изданиях: «Вече», «Непрядва», «Многая лета». Много раз его вызывали на Лубянку, но с тех пор никогда не арестовывали, всегда поговорят и отпустят. А здесь вся эта самиздатовская деятельность вдруг стала ненужной, всё обрушилось в тартарары. Люди забыли вообще и об этих самиздатовских журналах, потому что в несамиздатовских начали печатать такое, что ой-ой-ой. И эти люди как бы стали не у дел. Карелин очень тяжело переживал перестройку. Для него это было крушение всех надежд. Все мало-мальские возможности перехода России к православному социализму здесь были полностью разрушены. Он очень скорбел и в 92-м году умер. А Шиманов тоже унывал и, честно говоря, запил, причём так, что он мне рассказал однажды: «Я валялся под забором». Но это был очень сильный человек. Он взял себя за глотку, стал еженедельно ходить в Церковь и исповедоваться. И сказал: «Всё. Больше я вообще вина в рот не возьму». И, когда уже я с ним познакомился, это был абсолютный трезвенник, который вообще на рюмки не смотрел даже.

Или ещё на лесоповале, в юности, он научился ругаться матом, причём совершенно виртуозно. И от этой привычки он отстать не мог долгое время, – знаете, это въедается: говорит-говорит, и обязательно какая-то матерная рулада вдруг выскочит изо рта. Он тоже с этим боролся очень любопытно: сказал себе, что как из меня выскочит матерное слово, я делаю поклон поколенный. Как следующее слово, два поклона, как следующее слово – четыре поклона, как ещё из меня выскочит – восемь поклонов, и так он дошёл до 512 поклонов. И пошёл к своему духовнику, а духовником у него был отец Дмитрий Дудко, известная личность, и сказал: «Ну всё, я больше не могу. Что делать?». Тот всю эту аскетику отменил тут же, но просто сказал: «Знаешь, Геннадий, перестань ругаться!». Всё! Когда я у него появился, у Шиманова был чисто классический русский язык, он не то что себе матерного слова никогда не позволял, а вообще нецензурного слова, непечатного нельзя было из его уст услышать.