Вдоль моря быстро девочка проходит,бледнея, розовея и дичась.В ней все восходит… Что с ней происходит?В ней возникает женщина сейчас.Она у моря тапочки снимает,вступает, словно в музыку, в него,и все она на свете понимает,хотя не понимает ничего.Рассудок трезвый, безрассудства масса,взгляд из-под чуткой челки через всехи снова вниз… Все это вместе Маша —серьезный большеглазый человек.И у меня пересыхает нёбо,когда, забыв про чей-то взрослый суд,мальчишеские тоненькие ногиее ко мне беспомощно несут.Я надеваю трубчатую маску.Плывет и Маша где-то надо мной.Я сквозь стекло ищу глазами Машусреди цветов и крабов, как хмельной.И вижу я в зеленой толще светлойнад бурою подводною грядой —колышутся, как беленькие стебли,мальчишеские ноги под водой.И я плыву, плыву в подводных чащах,плыву я, воду ластами кроя,и я несчастлив от того, что счастлив,и снова счастлив, что несчастлив я.Что мне сказать? Пусть не боится мама —тебе не причиню я, Маша, зла.Мне от тебя немного надо, Маша,и очень много — чтобы ты была.В раздумиях о вечности и смерти,охваченный надеждой и тоской,гляжу сквозь твое тоненькое сердце,как сквозь прозрачный камушек морской.1958
Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.
Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.
Меняю славу на бесславье…
Меняю славу на бесславье,ну, а в президиуме стулна место теплое в канаве,где хорошенько бы заснул.Уж я бы выложил всю душу,всю мою смертную тоскувам, лопухи, в седые уши,пока бы ерзал на боку.И я проснулся бы, небритый,средь вас, букашки-мураши,ах, до чего ж незнаменитый —ну хоть «Цыганочку» пляши.Вдали бы кто-то рвался к власти,держался кто-нибудь за власть,и мне-то что до той напасти,—мне из канавы не упасть.И там в обнимку с псом лишайнымв такой приятельской пылия все лежал бы и лежал бына высшем уровне — земли.И рядом плыли бы негрешнобосые девичьи ступни,возы роняли бы небрежнотравинки бледные свои.…Швырнет курильщик со скамейкив канаву смятый коробок,и мне углами губ с наклейкипечально улыбнется Блок.1966
Евгений Евтушенко.
Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.
Много слов говорил умудренных…