Использовав уже опробованные планировку тетраконха и стандартную композицию «купольный зал + двор + 2 минарета», хорошо усвоив конструктивные достижения и формальные находки предшественников, архитектор очередной «большой османской мечети» добивается совершенно иного, нежели его предшественники, эффекта. Если Синан стремился визуально расширить внутреннее пространство, а Мехмед-ага в Голубой мечети достиг единства впечатления огромного объема и соответствующего ему интерьера, то Мустафа-ага создал архитектурную доминанту, которая изнутри (как в зале, так и во дворе) кажется небольшой. При этом, однако, здание середины XVII в. предполагает «барочную» активность зрителя, рассчитывая не столько на мгновенное ощущение, сколько на рассмотрение, «додумывание», выбор маршрута, изменение точек зрения, обращение к опыту визуального восприятия, сравнение впечатлений47
. Средствами побуждения к такой активности оказываются, во-первых, контрасты (цветовые в интерьере, фактурные – в трактовке поверхностей основного объема, расчлененных аркадами, люнетами, световыми проемами, и почти ничем не нарушаемой кладки стены двора) и, во-вторых, пропорции (чуть большая пирамидальность объема, более «крутые» купола, четче выступающие контрфорсы).Продуманность пропорций хорошо проявляется при взгляде на здание мечети с северо-востока, с Галатского моста: при равенстве длин зала и двора минареты, поставленные на их границе, воспринимаются как высота и медиана равнобедренного треугольника, одна из сторон которого четко задана перетеканием сфер перекрытий (купол угловой ячейки – михрабный полукупол – центральный купол, и именно в таком порядке, снизу вверх) и заканчивается острием иглы минарета, а другая сторона (от вершины минарета до верхнего угла северной стены двора; в нижней части эта наклонная линия «подхватывается» поднятым куполом над северным входом) легко «дорисовывается». Удаленному зрителю, легко воспринимающему вершины треугольника и направления его сторон, остается только решить вопрос – является ли этот треугольник равнобедренным или же превращается в равносторонний.
Сравнение с предшествующими «большими османскими мечетями» наглядно демонстрирует новации архитектора Йени-джами, выразившиеся в создании контраста поверхностей частей архитектурной композиции, превращении силуэта здания в правильную геометрическую фигуру, маскировке реальных отношений внешнего объема и внутреннего пространства. Обращение к «соучастию» зрителя и использование приемов, направленных на усложнение восприятия и архитектурного тела, и интерьера, свидетельствуют об отказе зодчих середины XVII в. от попыток превзойти физические измерения построек Синана и Мехмеда-аги. Дальнейшая эволюция типа «большой османской мечети» могла происходить не за счет конструктивных находок (добавить что-либо к синановской «балдахинной системе» было крайне сложно) или изменения композиции (квадрифолий куполов становится практически нормативом), но исключительно за счет достигаемых различными способами визуальных эффектов.
Ответ на вопрос: рассматривать ли Йени-джами как памятник конца XVI или середины XVII в. («проблема мечети Йени»), – на самом деле мало влияет на определение места этого сооружения в эволюции «большой османской мечети» как архитектурного типа, поскольку это сооружение в любом случае должно рассматриваться как очередная «преемница Шехзаде» и демонстрация нормативности плана-тетраконха. Между тем ряд архитектурных деталей (укрупнение модульной сетки плана, «вытеснение» контрфорсов из интерьера, размещение единственной поперечной оси проходов вдоль северной стены зала) заставляют видеть в этом памятнике усвоение результатов работы Седефкара Мехмеда-аги в Султанахмед-джами и оценивать его как «наследие Голубой мечети»; в то же время создатель Йени-джами хорошо изучил и наследие Синана, использовав целый ряд аналогий с решениями в стамбульских мечетях Михримах и Сулеймание и эдирнской Селимие.
Культовый архитектурный патронат «султаната женщин» выражался не только в формах «большой османской мечети», но и в небольших