Эволюция потребления. Как спрос формирует предложение с XV века до наших дней

Правда, домохозяйки роботами не были. И жили они в совершенно разных условиях, у каждой было собственное представление об идеальной кухне. Эмалированные мойки лучше, чем стальные, а гладильная доска должна быть переносной, заявило одно нидерландское объединение домохозяек планировщикам в Гааге[637]. Да и компании-застройщики, производители бытовой техники и пропагандисты образа идеального дома не соглашались с новым дизайном. Современная кухня, рекламируемая в Шанхае в 1920-е годы, сильно отличалась от «франкфуртской». Это было большое помещение с электрической плитой и раковиной, однако без столешницы и встроенных шкафов. В Лондоне в межвоенный период активно рекламировали американскую трудосберегающую бытовую технику, однако сплошных столешниц здесь тоже не было; первая кухня в форме латинской буквы «L» появилась лишь в 1949 году. Даже в Калифорнии встроенная кухня не сразу завоевала сердца дизайнеров. В Париже организаторы ежегодной Выставки отечественного искусства посчитали, что функционализм не подходит буржуазии: ведь кухни соседствовали с гостиными и столовыми, выполненными в стиле эпохи Людовика XV[638].

«Франкфуртская кухня» стала кульминацией развития современного функционального дизайна. Однако на жизни простых людей тогда это никак не повлияло. Было установлено всего лишь 10 000 кухонь подобного типа. Для большинства людей (и жилищно-строительных кооперативов) эта кухня, словно «Порше», относилась к разряду недосягаемых вещей – на ее установку мог уйти весь годовой доход обычного франкфуртского рабочего. Даже в 1968 году лишь у каждой третьей немецкой семьи имелась стандартизированная встроенная кухня. Идея о том, что кухня может быть красивой, тоже далеко не сразу нашла отклик в сердцах людей. В 1963 году на немецкой выставке «Информа», посвященной идеальному дому, Грете Майер-Элерс, первая женщина – профессор по домашнему дизайну в Берлине, настаивала на том, что кухня – это в первую очередь «рабочее место». Она говорила, что с трудом представляет себе, как домохозяйки должны готовить клецки с печенью и картофельные оладьи на кухне, где все поверхности сделаны из матированной стали и пластика[639].

Для рабочих в 1930-е годы привычной была такая обстановка, какая была у семьи Манн в Берлине, которая делила квартиру с четырьмя другими семьями. Чтобы добраться до своей спальни, чете Манн и их дочерям нужно было пройти по коммунальному коридору. Туалет был общим, коридор нужно было прибирать по очереди, из-за чего частенько возникали конфликты. У Маннов была своя кухня с водой и газовым счетчиком, однако отсутствовал холодильник. «Всю еду, которую приносили домой, нужно было есть сразу, иначе она могла испортиться», – вспоминает Хилла, одна из дочерей. Кухню использовали не только для готовки. Именно в ней, по сути, и жили Манны. Это была единственная отапливаемая комната, в ней стояла кровать, на которой лежала подушка, украшенная вышивкой матери, а на стене висел ковер с птицами и цветами, «добавлявший комнате уюта». Напротив окна с занавесками стоял стол, сделанный отцом. Под ним находилась полоскательница. Рядом со столом – белый шкаф. Наверху стеклянные дверцы, чтобы показать гостям хороший фарфор, а внизу дверцы деревянные, чтобы спрятать от их глаз алюминиевые кастрюли, простую посуду и столовые приборы с луковым узором, купленные за накопленные марки в сети магазинов «Кайзерский кофе». Комната освещалась одной керосиновой лампой. Предметы, которыми владело семейство, отлично демонстрируют, что обыкновенные люди совершенно спокойно использовали как купленное, так и сделанное своими руками. В гостиной стоял шкаф с зеркалом, в котором хранилась одежда, стулья ручного плетения, репродукция Рембрандта висела рядом с семейными фотографиями и пейзажами, написанными отцом. Далее книги, пластинки и собранный самостоятельно граммофон (когда музыка умолкала, сосед за стенкой, бывало, кричал: «А ну-ка давай еще!»)[640].