Еврейский вопрос / Необыкновенная история

Кстати, упомяну здесь, что он, на письмо мое к нему, где я уведомлял его, что роман мой “Обломов” успешно подвигается вперед, отвечал мне из Лондона (не знаю, в 1856 или 1857 году{68}) так: “Охота вам запрягаться в эту неуклюжую колымагу, русскую литературу!” — вот как он относился к ней сам и как отклонял меня! С французом Courriere уже они явно (Histoire de la literature russe) сказали, что у меня roman pittoresque, immense talent, но что я в “Обрыве” подражаю его “Отцам и детям”, да еще какой-то Наташе в “Рудине”, а я этого “Рудина” не читал никогда — и доселе и не знаю, что там есть!

Вот все, что я мог заметить и запомнить из кошачьих проделок Тургенева, чтобы завоевать себе и здесь, и за границей, первенствующее положение в литературе. Я в разговоре на улице сказал ему прямо об этом: “Вы там, во Франции, выдаете себя за главу, говоря — que la litterarure russe — c̉est moi!, как Людовик XIV”.

Я ручаюсь за правду всех тех фактов, которые произошли между ним и мною, — и ручаюсь своею совестью, что они произошли так, как они записаны мною здесь. Но я не могу, конечно, поручиться за справедливость моих догадок о том, как действовал Тургенев за глаза, стороной. Читатель видит, как я подбирал те или другие ключи, чтобы объяснить себе, например, то, как и что Тургенев говорил обо мне и здешним союзникам своим, и заграничным литераторам, как он представил им историю своего заимствования, т.е. сказал ли всем, что я богат сырым материалом и что надо у меня брать и пользоваться, или оболгал меня, сказав, что он мне, а не я ему рассказал роман: этого достоверно я, конечно, знать не могу, но догадываюсь, что он делал и то и другое, одним говоря первое, другим второе. Но знать, наверное, конечно, не могу потому, что мне другие не говорили, я извлекал свои догадки из последствий, когда последние уже обнаружились (романы Флобера, Ауэрбаха и др.). А знаю, повторяю я, и ручаюсь совестью только за то, что все, происшедшее между мною и Тургеневым, а также между мною и другими лицами, здесь упомянутыми, буквально верно.

“А кто вас знает, скажете вы, неизвестный мне читатель (кому попадутся когда-нибудь после моей смерти эти страницы), кто вас знает! Тургенев тоже скажет или напишет многое в свое оправдание, и, пожалуй, напишет еще лучше (так как он умнее и тоньше меня) — как же узнать, кто прав, кто виноват? Обе стороны, конечно, не задумаются поручиться совестью за верность: правый, потому что он прав, а лгун — солжет. Но где правда, на которой стороне: вот вопрос?{69}

“Ведь с собольей шубой (далее скажете вы, читатель), которую я выше привел в пример, воры поступают и так, как я сказал, т.е. распарывают ее на части и делают из нее муфты, воротники, шапки. Или же, наворовав множество муфт, шапок, воротников, соберут их и сделают из них целую шубу?”

“Где же правда: кто прав, кто виноват?”

А вот это именно (отвечу я) и подлежит разбирательству и суду третьей, беспристрастной и неприкосновенной к делу стороны, следовательно, суду будущего поколения, когда все доводы и свидетельства обеих сторон будут в виду, и, следовательно, правда будет яснее! Я не знаю вообще, как воры делают с шубами, слыхал только, что они большие краденые вещи разбивают на мелкие, а бывает ли наоборот — не знаю. Знаю также (теперь и по опыту), что в литературе из больших вещей таскают по мелочи или подделывают параллели к первым! Вот вы, читатель, и разберите все это! Сообразите, что проще, возможнее и удобнее: взять ли одно что-нибудь большое, целое и цельное, сложное и растаскать на части, раздробив, размельчив, уменьшив размеры, наделать миниатюр, перефразировать даже и текст, и наделать таким образом повестей?

Или же стаскивать в одну кучу — по частям, из разных книг, и чужих, и иностранных — и маленькие фигуры превращать в большие, да еще живопись, делать их русскими, народными. Тонкая критика сумеет отличить, где свое, где чужое, кто прав, кто виноват? Кто лжет, кто говорит правду, где искусство, тонкость, хитрость, ложь — и где простота и истина? “Станем мы разбирать, как поссорились между собой какие-то два литературные Иван Иваныча и Ивана Никифоровича: кому охота! Ваши сочинения не стоют старого ружья и свиньи Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича! Они и не доживут до будущего поколения. А вы тут обращаетесь к следующему поколению!” — скажете вы.