Еврейскiй вопросъ

Впрочемъ, всякiй можетъ видеть, что между евреями всегда есть люди, стремящiеся преимущественно къ такъ называемымъ духовнымъ должностямъ и предпочтительно занимающiе мѣста по духовному вѣдомству. Священники еврейской крови вовсе не рѣдкость, и здѣсь подтверждается это старое сродство по духу, которое такъ естественно было въ первобытно-христiанскихъ iудейскихъ общинахъ. Поэтому, съ некоторою вероятностью можно предположить, что послѣдними, кто выступитъ въ защиту падающаго христiанства, будутъ евреи. Уже теперь они часто прячутся за христiанство какъ за надежный щитъ, и дѣйствительно имѣютъ на это некоторое право. Чѣмъ меньше остается грубаго суеверiя въ слояхъ, которые обладаютъ кое-какимъ просвѣщенiемъ, и чѣмъ болѣе распространяется въ нихъ натуральное воззрѣнiе на происхожденiе и на успѣхи христiанства, тѣмъ болѣе евреи будутъ хвастаться, что они были основателями христiанства, и что они-то и привили христiанство или, можно бы было сказать, какъ бы привѣсили его нѣкоторой части человѣчества. Указываютъ же они и теперь довольно часто, что кто поетъ псалмы, тотъ едва ли поступаетъ последовательно, возставая противъ натуры iудейскаго племени, такъ какъ эти поэтическiе перлы были характернымъ излiянiемъ именно этой натуры.

Говоря чисто теоретически, всякая критика этой расы и дурныхъ сторонъ ея характера съ точки зрѣнiя христiанства была бы совершеннымъ безумiемъ; ибо это значило бы — съ самаго начала излiянiе iудейской религiи, а отчасти и iудейской морали взять мѣриломъ этой самой морали. Это было бы даже очень на руку iудейской расѣ, если отвлечься отъ кое-какихъ мелкихъ домашнихъ споровъ между тою и другою религiей. Да и на самомъ дѣлѣ, въ цѣломъ и вообще, христiанство скорѣе охраняло это племя и благопрiятствовало ему, чѣмъ посягало на него. Преслѣдованiя, поскольку они исходили отъ духовенства, были внутреннимъ дѣломъ религiи, какъ-бы дѣломъ домашнимъ. Iудей всегда считался старою принадлежностью христiанства, и до самаго послѣдняго времени всегда умѣлъ это интимное отношенiе эксплоатировать въ свою пользу.

Если нынѣ еврей самъ разыгрываетъ комедiю любви къ ближнему, или даже къ врагамъ, чтобы чѣмъ нибудь прикрыться, а лучшiя нацiональности поудержать, во имя христiанства, отъ всякихъ критическихъ поползновенiй, то такая комедiя является характернымъ примѣромъ всего того, что когда либо порождало на свѣтъ iудейское лицемѣрiе. Тамъ, гдѣ состоянiя, какъ въ началѣ нашего лѣтосчисленiя, были сильно испорчены и расшатаны, тамъ, какъ бы въ видѣ отпора господствующей испорченности, иныя искаженiя здравой морали могли считаться и выдаваться какъ нѣчто невиданно-возвышенное, тогда какъ на дѣлѣ это было просто не что иное какъ въ моральномъ отношенiи неупорядоченное реакцiонное явленiе. Кромѣ того, гдѣ же тутъ ручательство, чтобы даже хотя въ одномъ случаѣ изъ десятковъ тысячъ въ основѣ лежало-бы что иное, а не чистое лицемѣрiе? Въ настоящее время мы находимся въ весьма благопрiятномъ положенiи, имѣя возможность это лицемѣрiе изучать непосредственно на еврейскомъ племени, и такимъ образомъ современныя отношенiя бросаютъ свѣтъ на то, какой смыслъ эти призывы къ любви имѣли главнымъ образомъ уже въ тѣ отдаленныя времена. То обстоятельство, что къ чему-либо такому, въ видѣ исключенiя, кто либо и могъ относиться серьозно, отнюдь не опровергаетъ всеобщаго еврейскаго лицемѣрiя, на почвѣ котораго разцвѣла эта странная мораль. Если по отношениiю къ морали, на которую должно опираться въ критикѣ iудейства, нужно было еще особое указанiе, что она не можетъ быть христiанскою моралью и вообще моралью религiозною, то по отношѣнiю къ сужденiю о характерѣ, о которомъ свидѣтельствуетъ iудейская религiя, понятно само собою, что такое сужденiе не можетъ опираться на религiозную точку зренiя. Кто не можетъ подняться выше религiи, тотъ не пойметъ сокровеннѣйшихъ свойствъ того вида религiи, которымъ приходится пользоваться какъ средствомъ къ познанiю этого характера.

3. Религiя iудейства на первыхъ порахъ отнюдь не была извѣстнымъ видомъ вѣры въ Бога, но лишь постепенно изъ немногихъ представленiй объ единосущiи взвинчена была до послѣдняго, всепоглощающаго, представленiя о единосущiи. Говоря искуственнымъ тарабарскимъ языкомъ современности, мы должны сказать, что тотъ грубый монизмъ, наиболѣе яркимъ примѣромъ котораго служитъ iудейское представленiе о Богѣ, есть порожденiе лишь дальнейшей рефлексiи. Единосущiе, — въ чемъ и состоитъ монистическая сущность этого Бога iудеевъ, — то обстоятельство, что Богъ iудеевъ не терпитъ рядомъ съ собою никакихъ иныхъ боговъ, и хочетъ быть Всеединымъ, отнюдь не есть непосредcтвенный плодъ наивной народной фантазiи, а есть позднѣйшiй продуктъ уже метафизически безцвѣтнаго ученiя жрецовъ.