«Еврейское слово»: колонки

Первый акт был прелесть, сплошное веселье, буффонада, полет. Масса света, чудные костюмы, точно выбранная музыка, просторно сконструированная сцена. Мы от таких спектаклей отвыкли. За комедию, водевиль, фарс, оперетту выдается по преимуществу непристойность, похабель, площадной стеб. Во втором акте вперед вышли «чувства», радости поубавилось, смех вытеснили переживания. Но все равно это был другой театр. Мы живем торжественно и трудно, как сказал поэт, и более или менее такую же жизнь нам показывают со сцены. Это русская традиция – идейности, сострадательности, актуальности. А «Прощай» – зрелище. Без интеллектуального давления.

Хотя, когда выходили из зала, я услышал, как идущий сзади мужчина говорит спутнице: «Это они к снятию Лужкова поставили. Что все от героини отвернулись – как от него»… Политизированная страна. Представления о представлениях.

26 октября – 1 ноября

О достоинствах творческой личности мы судим по лучшим ее произведениям. Авраам Б. Йегошуа – писатель редкостного настроя, содержания, знания человеческой природы, замечательный писатель. Лет пятнадцать назад я прочел его роман «Г-н Мани», в английском переводе. По-русски он вышел в маленьком иерусалимском издательстве и не был замечен, а жаль, такие книги нечасты. Сейчас в серии «Проза еврейской жизни» вышла «Смерть и возвращение Юлии Рогаевой» (издательство «Текст»). Тоже прекрасная книга, она выходила по-русски и раньше.

Йегошуа – сабра, семья жила сперва в Палестине, теперь в Израиле, уже пять поколений. Говоря об израильтянах, мы часто забываем об одной из самых радикальных перемен, происшедших за последние 60 лет с евреями как нацией. Из народа, преимущественно со всех точек планеты эмигрирующего, они превратились в собирающийся в едином месте – иммигрирующий. Разумеется, оседали и в Америке, и Германии, но большинство уезжало в Израиль, и все к этому привыкли. Поэтому первое, что привлекает особое внимание в книге «Смерть и возвращение Юлии Рогаевой», это сюжет – острый, драматический и, необходимо прибавить, отнюдь не выдуманный. Оказавшаяся по стечению обстоятельств в Иерусалиме русская женщина, решившая без права на жительство задержаться в стране как можно дольше, погибает в одном из терактов. Гроб с ее телом отправляют в российскую глубинку, чтобы подросток-сын и старуха-мать похоронили ее на родине. Новые обстоятельства становятся причиной того, что ее должен сопровождать начальник отдела кадров хлебопекарни, где она работала уборщицей. К нему присоединяются два газетчика, в России встречает израильский консул – таким образом героиня реэмигрирует из Израиля.

Это роман-притча. Я уже упоминал в газете о, с моей точки зрения, недостатках этого жанра. Приточность, то есть второй, аллегорический план истории ограничивает свободу действий персонажей. Притча ведет к заведомо известному концу, получается что-то вроде того пресловутого висящего на стене ружья, которое в последнем акте обязано выстрелить. Но притча «Рогаевой» содержит такое обилие символов, и все они так самостоятельны и по собственной воле (на вид, по крайней мере) выбирают направление, что не вызывают подозрений в своей органичности. Хлеб – основа биологической жизни и основа Божественной заботы о человеке, он тот же самый, который ели вместе с Моисеем вышедшие из Египта. Но в книге его пекут в известной на всю страну хлебопекарне в печах, оборудованных по последнему слову техники. Поступки действующих лиц психологически абсолютно оправданы, мотивы их не просто достоверны, а единственны. И хотя они выступают не под именами, а под названиями своих формальных характеристик: Старик, Кадровик, Журналист – это живые люди в обыденной действительности, в реальной топографии города, степи, зимы, в безошибочно написанных интерьерах лачужек, квартир, заводского цеха, заштатного аэродрома, военного грузовика. И вместе с тем пространство, в котором они живут, их встречи, их мысли и слова нагружены содержанием под стать ветхозаветному.