«Еврейское слово»: колонки

Главный режиссер Московского ТЮЗа Гета Яновская поставила в своем театре пьесу Фернана Кроммелинка «Прощай, ты, ты, ты…». 1 октября была премьера, она открывала новый сезон. Когда спектакль кончился – а весь он был праздничный, яркий, прошел с несомненным успехом, – десятка два зрителей, друзья постановщицы, поднялись к ней в кабинет. Поздравить, содвинуть бокалы, обменяться впечатлением. Провозглашались тосты, рассказывались разные истории, имеющие отношение к событию. В театре всё, включая поведение кассиров, контролеров, капельдинеров да и прогуливающихся по фойе зрителей, театрализуется, всё театр. На сцене театр, за кулисами, везде. Абсурдный, лицедейский, многоцветный, веселый, смешной.

Одна из рассказанных историй была такая. Когда спектакль только затевался, одна из артисток говорит: «Кроммелинк? Прекрасно знаю». А назвать его известным у нас автором ну никак нельзя. Родился в 1888-м в Париже, жил в Бельгии, прожил 83 года. Хотя в России в свое время отметился – но когда это было, в 1922 году! Мейерхольд поставил тогда его пьесу «Великодушный рогоносец». Очень заметный получился спектакль, очень много о нем говорили. Через несколько десятилетий ставили ее в Саратове, в московском «Сатириконе», без громкого эха. Так что знают его имя немногочисленные театральные спецы. И вдруг эта артистка. Как? что? откуда? «А у меня есть подруга, грузинка, между прочим, великолепная кулинарка, специалистка по маринадам и солениям, так ее сын учится в еврейской гимназии в Тбилиси, и они там его проходят как выдающегося драматурга-еврея». Слышавшие начинают проверять по Интернету – ни одного об этом факте упоминания. С другой стороны, слово вылетело, и хотя все биографии свидетельствуют, что мать была француженка, отец бельгиец, затолкать это слово обратно в небытие не удается. И, боюсь, не удастся. Об этом позаботится поговорка «нет дыма без огня» и засевшее раз навсегда в память сомнение: пусть француженка, пусть бельгиец – а бабушки-дедушки?

Маленькие народы любят иметь в своем составе мировых знаменитостей. Евреи в этой любви занимают одно из первых мест, если не самое первое. Года два тому назад мне на глаза попался сетевой журнал «Биг Соккер» (Большой Футбол). В нем оказался опубликован список игроков-евреев из самых известных: Бэкхем, Кака, еще дюжина имен. В отдельную рубрику было выделено «По слухам, имеют еврейскую кровь» – еще несколько. Но до слез трогала последняя строчка: «Андрей Воронин, ведущий полузащитник «Ливерпуля»; не еврей, но играл за одесский “Черноморец”». Эх, играть бы Кроммелинку за бельгийский «Антверпен»! В Антверпене большая еврейская община, все ювелиры, и тогда позиция тбилисской гимназии и тем самым сообщение подруги и ссылка на нее актрисы получают сильную (пусть и косвенную) поддержку и основательность.

Люди плохо знают, как устроен и чем держится мир, поверхностно понимают человеческую натуру. По большей части, они лишь представляют себе то, се, пятое-десятое, причем весьма приблизительно. Наши представления нам дороже любых знаний. Мы хотим, чтобы жизнь совпадала с нашими представлениями, и настаиваем на том, что она совпадает. Например, что чем больше выдающихся людей в нации, тем более выдающаяся эта нация. И если мы к ней принадлежим, то национальная слава каким-то образом распространяется на нас. И не то чтобы делает нас выдающимися, но какой-никакой отсвет ее славы достается каждому, то есть и нам тоже. Вот такая приятная и никому не вредящая иллюзия.

Теперь о пьесе. Надо сказать, что Кроммелинк замечательно разбирался в принципиально иллюзорной природе представлений. Про это и написал. В главную героиню влюблены все мужчины, один так, другой этак, она их влюбленностями играет, ими самими повелевает, приближает, отдаляет, унижает. К женщинам относится снисходительней, но тоже свысока – ее обольстительности не соперницы. До мужа ей нет дела, не ставит его ни во что, он болен, она ждет его смерти. Это первый акт. Второй начинается его смертью, организацией похорон, подготовкой к переменам. Они происходят, но такие, каких никто не ждал. Уже в конце первого акта появляется молодая женщина, которую принимают за его дальнюю родственницу. Оказывается, она его возлюбленная – любовница, которую он горячо, глубоко и преданно любил, делал проникновенные, возвышенные, трогательные признания, писал прекрасные письма. Чего никогда не получала от него жена. Только равнодушие. Он не испытывал к ней интереса, на ее измены не обращал внимания. И когда с его смертью она узнает правду, все в ее жизни – и в пьесе – переворачивается. Не он ей был чужой, а она ему. Ее представление о себе было как о предмете всеобщих вожделений, зависти, как о победительнице. А оказалось, что, позови он ее, достанься ей хоть часть любви, какую он чувствовал к той, – и ничего больше не надо, ни чьих влюбленностей, ни романов, ни репутации светской львицы.