Еврипид и его трагедийное творчество: научно-популярные статьи, переводы

Развязку первого мотива дает нам древний комментатор Виргилия Сервий; комментируя то место своего автора, где тот в числе прочих теней преисподней упоминает и Лаодамию («Энеида»), он поясняет: «Лаодамия была женой Протесилая; получив известие, что ее муж погиб первым в Троянской войне, она возымела желание увидеть его призрак; когда ей это было дозволено, она уже не могла оторваться от него и погибла в его объятиях». Стоит сравнить этот краткий рассказ с той народной песенкой, перевод которой я поместил выше. Сходство прямо поразительное: то же блаженное умирание в объятиях милого, явившегося на кратковременное свидание из могилы. Здесь все понятно: царство умерших прочно держит того, кто раз в него вступил, и если дает ему отпуск, то ненадолго: с исчезновением ночного мрака – «при звуке утреннего благовеста», как сказал бы поэт-христианин, – должен исчезнуть и тот, кто отныне принадлежит ночи. Но эта вторая разлука еще тяжелее первой; ее влюбленная уже не может пережить. Таков наш мотив, общий рассказу Сервия и немецкой народной песенке; как объяснить это сходство? Хотелось бы думать, что и в древности существовала такая песня о Лаодамии, что она, перейдя в средние века, вызвала появление той немецкой… А впрочем, нужна ли тут песня? Виргилий был самым популярным и любимым поэтом средневековья, а вместе с ним жил и его толкователь Сервий; то место, где упоминается Лаодамия, стоит в непосредственном соседстве с одним из знаменитейших эпизодов всей «Энеиды» – свиданием Энея с Дидоной в царстве теней. Нет сомнения, что молодые «схолары», насущным хлебом которых был Виргилий, знали это место особенно хорошо, а эти схолары были в свою очередь создателями средневековой поэзии Западной Европы. Я думаю, если вообще признать прямую зависимость новейшей Леноры от античной, то предположенный нами здесь переход представляется наиболее вероятным.

Еще одна частность. По свидетельству Сервия, тоска Лаодамии заставляет богов преисподней отпустить к ней ее мужа; по вышеприведенному свидетельству Цециса, напротив, почин принадлежит Протесилаю – эту сцену, просьбу Протесилая и заступничество Персефоны, изображает Лукиан в одной из своих знаменитых «бесед мертвых». Понятно, что по этому побочному вопросу прочной традиции быть не могло; была и примирительная версия, согласно которой совпадение желаний обеих сторон склонило Плутона дать Протесилаю отпуск.

Переходим, однако, от мотива призрака ко второму варианту, к мотиву статуи. Узнав о смерти Протесилая – или, по другим, тотчас по его отправлении под Трою – Лаодамия изготовляет его деревянное (или восковое) изображение и проводит с ним ночи, точно с живым. Развязка пока не предвидится: статуя не связана, подобно призраку, кратковременностью отпуска. Чтобы сделать развязку возможной, нужно предположить, что кто-нибудь отнял у Лаодамии то, что составляло ее единственное утешение; но кто мог это сделать? Ответ один: тот, в чьей власти она была после ухода и смерти мужа, ее отец Акаст. Но чем объяснить эту жестокость Акаста? Ответить можно было различно. При скудости фантазии ее можно было мотивировать просто желанием старого царя, чтобы его дочь не убивалась понапрасну; такова традиция, сохраненная нам в кратком пересказе мифографа Гигина: «Лаодамия, потеряв мужа, велела изготовить восковое изображение его, поставила его, точно святой кумир, в своей спальне и стала ему воздавать почести. Однажды служитель в утреннее время, принося ей плоды для жертвоприношения, заглянул в щель и увидел, что она держит в объятиях статую Протесилая и целует ее. Вообразив, что у нее любовник, он рассказал увиденное ее отцу Акасту. Тот пришел, внезапно отворил дверь спальни и узнал статую Протесилая. Не желая, чтобы его дочь долее мучилась, он приказал воздвигнуть костер и сжечь на нем и статую, и священную утварь; тогда Лаодамия, не будучи в состоянии вынести горе, сама бросилась в огонь и погибла».

Это, повторяю, при скудости фантазии; при несколько большей ее плодовитости и мотивировка могла быть найдена более богатая и убедительная. Отчего не хочет Акаст, чтобы его дочь отдавалась воспоминаниям о своей прежней любви? Оттого, что у него насчет ее особые планы. Детей у Лаодамии не было; она ничем не была привязана к дому и семье своего покойного мужа. Если даже Пенелопу, мать почти взрослого Телемаха, ее отец Икарий, отчаявшись в возвращении Одиссея, торопил в новый брак, то это тем более простительно для отца совсем молоденькой Лаодамии. Итак, его дочь, юная вдова, опять невеста: жених найден, день свадьбы назначен. Но Лаодамия упорно отказывается променять покойного на живого. Откуда такая настойчивость? Служитель сообщает ему свое открытие: Лаодамию по ночам навещает любовник. Теперь все ясно: разгневанный отец вламывается в терем мнимой грешницы – и находит в ее объятиях статую. Она оправдана; но вместе с тем найден и предмет, приковывающий ее к памяти Протесилая; теперь развязка Гигина понятна.