Еврипид и его трагедийное творчество: научно-популярные статьи, переводы

Сатиры с силенами и нимфы – это обе души лесной природы, страшная и ласковая, мужская и женская; но вместе взятые, все они представляются носителями главной деятельности леса. А эта деятельность – вечное, могучее, безудержное плодотворение. Лес – роскошная мастерская жизни; это на юге еще более бросается в глаза, чем у нас, так как там зеленый лес сам собою вызывает сравнение с выжженной солнцем, мертвой почвой обезлесенных склонов. В ту отдаленную эпоху «аниматизма», о которой здесь идет речь, откровенность и даже грубость не должны возбуждать удивление: только что указанная задача леса отразилась на характере его фантастических обитателей и представителей. Их жизнь – вечная любовь, вечное плодотворение: дерзкая похотливость сатиров и силенов, ласковая податливость нимф. Последнее для нас не так важно, важно первое: дерзкая похотливость – это основная черта, с которой силены и особенно сатиры перешли из своей родной лесной природы также и в сатирическую драму.

Случилось это, однако, не сразу.

* * *

Одним из важнейших событий в религии периода, отделяющего ахейскую эпоху Гомера от эпохи исторической Греции, было перенесение культа Диониса из Фракии к эллинам. Пронесся он по их городам и селам в угаре экстаза, в вихре восторженной пляски; а эта пляска, замутив при своем появлении «широкохороводные улицы» Эллады, все же звала население для завершения веселья на святые «оргады», на окаймленные лесом поляны Пинда, Киферона, Парнаса. В этом особенность культа Диониса: его место – не горная вершина Зевса, не стройный храм Аполлона, не приморский луг Деметры, а именно лесная поляна. Там – закулисная сцена «Вакханок» Еврипида; при чтении его описаний на нас так и веет зеленой прохладой дуба и смолистой негой ели.

А раз вступив на почву живого греческого леса, Дионис, естественно, увидел себя окруженным его обитателями: сатиры, нимфы схватили тирсы, надели небриды и закружились в хороводах как вакханты и вакханки в честь новообъявленного бога. Люди – те только последовали их примеру. Основная черта тех лесных обитателей от этого нимало не пострадала, ведь сам дионисический праздник был по своему первоначальному значению праздником чаемой весны и приливающих соков, праздником оплодотворения дремлющей в зимнем забытьи природы. Нет, сатиры и нимфы могли остаться тем, чем были искони. Люди – те вначале и в этом отношении, как можно догадаться, последовали их примеру. Но вскоре умеряющее влияние религии Аполлона дало себя знать. Он через своего пророка Мелампа «исцелил от бесстыдства» дочерей Эллады; он ввел дионисический экстаз в рамки гражданского благочиния, воздвигши между действительностью и фантазией четкую, хотя и зыбкую грань – грань искусства. В пристойном веселье служили своему богу всеэллинские вакханки на склоне Парнаса; зато в городской театр ворвалась необузданная в своей изначальной удали драма – драма «сатирическая».

И тут природа лесных обитателей обогатилась еще одной важной чертой. Греческие праздники стояли под знаменем работы; пришлось и новым, дионисическим праздникам подчиниться общим правилам. Их приурочили к работе винодела, благо вино, как одно из средств экстаза, было сродни Дионису. Дионис стал богом вина; его лесная свита пошла за ним. Не в одинаковой степени, однако. Я уже сказал, что эта лесная свита состояла из двух, так сказать, пород леших – сатиров и силенов. В широком приволье лесов они мирно уживались вместе, но на арене городского театра пришлось потесниться. Сатиры победили и составили хор благодатного бога. Силены были ограничены числом; обыкновенно выступал только один, и сатиры были поставлены к нему в сыновние отношения. Коневидный отец козловидных детей – это как будто против зоологии. Но фантазия смягчила эти крайности известной неопределенностью характерных примет, по крайней мере этих последних. Правда, она этим подала повод к спору ученых конца XIX в. о том, чем в сущности были сценические сатиры – конями или козлами. Мы этого спора касаться не будем; новонайденная драма прибавила еще одно доказательство в пользу мнения, которое мы всегда разделяли, – что сценические сатиры, несмотря на некоторую неопределенность примет, всегда понимались как козлы, tragoi, и что от этих tragoi и получила свое имя «песня козлов» – «трагедия».

Итак, силен – соответственно старый, лысый, с брюшком – стал отцом сатиров. Для него утехи любви – скорее дело прошлого, о котором он вспоминает охотно и не без хвастовства, как, впрочем, и о других подвигах своей доблести. Но в эти последние будет благоразумнее не верить; в те первые верить приходится, так как их живые доказательства – эти самые сатиры, его дети от лесных нимф. Зато другая утеха для него – живое дело настоящего: это – вино. Его любимый товарищ – винный мех. На то он – воспитатель юного бога; воспитал же он его в этих самых правилах – на радость себе, ему и всему человечеству.