Тем временем и Аполлон отправился искать свое стадо. Отчасти благодаря болтовне онхестского старика, отчасти благодаря вещей птице, он догадался, кто такой похититель; но хотя он и нашел за Алфеем следы своих коров – их самих он, вследствие запутанности этих следов, отыскать не мог. Пылая гневом, он отправился в килленскую пещеру. Здесь он нашел Гермеса – в колыбели, завернутого в пеленки; на его грозную речь младенец отговорился полным незнанием. Оба согласны предоставить решение спора самому Зевсу, с каковой целью они и отправляются на Олимп. И вот перед трибуналом Зевса происходит спор обоих братьев; Гермес и там запирается самым беззастенчивым образом. Зевс от души смеется над его хитростью, но все-таки приказывает ему выдать Аполлону его коров. Поневоле ведет Гермес старшего брата туда, куда он их запрятал.
Здесь в тексте досадный пробел: неясно, каким образом обнаружилась лира, которую похититель все время держал под мышкой. Играя на ней, он до того обворожил Аполлона, что тот охотно ему за нее уступает коров. Все же поразительное воровское искусство Гермеса внушает ему беспокойство; а что, если он похитит обратно уступленную лиру, а заодно и лук? Но когда малютка дает ему торжественную клятву ничего не трогать из его имущества, тогда обрадованный Аполлон дарит ему еще и золотой волшебный жезл, и одно из прорицалищ под Парнасом, и вообще объявляет его своим любимцем на все времена. Так-то с тех пор сын Маи вращается среди богов и смертных «немногим на пользу, многим на обман, особенно ночью», как не без юмора заканчивает поэт.
Новейшего читателя этот гомерический гимн поражает прежде всего своим своеобразным отношением к богу Гермесу, да и к остальным богам. Непочтительным его назвать нельзя: его автор с видимой симпатией относится к плутням своего героя. Но в то же время он, по-видимому, совсем забывает, что имеет дело с богом; мы имели бы право назвать его отношение к нему прямо атеистическим, если бы это слово не было слишком страшным для детской наивности нашего певца. Оглядываясь в прочей гомерической литературе, мы найдем самую близкую параллель нашему гимну в той песни Демодока в честь любви Ареса и Афродиты, которая составляет жемчужину VIII рапсодии «Одиссеи». Та песнь поется у благочестивых феакийцев, – очевидно, об атеизме не может быть и речи. Но она поется на пиршестве, последовавшем за жертвоприношением, после многих чарок вина, когда и людьми и богами овладело самое благодушное, беззаботное настроение. Смех и насмешка – приправа веселой трапезы; от них не убудет ни людям, ни подавно легкоживущим богам.
А если так, то ясно одно: своеобразный характер нашего гимна знаменателен только для греческой религиозности, но не для греческой религии. Говоря о последней, мы должны восстановить прямое направление лучей, преломленных в призме затрапезного юмора гомерических певцов.
А для этого полезно вспомнить, что Гермес был великим богом в своей аркадской родине – даже своего рода богом-творцом. Сын Зевса и Маи – или, что одно и то же, неба и «матери»-Земли, рожденный на снеговерхой Киллене, где небо соприкасается с землею, он был родоначальником древнейших людей в мире, каковыми себя почитали аркадские пастухи. Их незавидное положение среди прочих эллинов отразилось также и на положении их бога среди прочих богов греческого Олимпа; но их политическое возрождение в IV в. до Р. Х. повело и к возрождению их родной религии – столь влиятельного в позднейшие времена «герметизма». Это не мешает иметь в виду и при оценке этого древнейшего памятника аркадской религии.
И, всматриваясь в него пристально, мы замечаем в нем черты, действительно характеризующие Гермеса как благодетеля и просветителя человеческого рода. Читатель не упустил из виду, что ему приписывается изобретение искусства добывания огня – очевидно, для его потомков и почитателей Прометей не был нужен. Он же установил для смертных порядок огненной жертвы – это также делает его соперником Прометея, которому ее установление приписывается Геродотом. А если так, то можно без преувеличения сказать, что Гермес дал людям и религию; ведь огненная жертва – главная часть религиозной обрядности. Наконец, наш гимн приписывает ему также изобретение лиры, а лира – символ не только музыки, но и всего покоящегося на ней «мусического» образования эллинов.