Еврипид и его трагедийное творчество: научно-популярные статьи, переводы

У сатиров, его детей, эта приверженность к вину отходит на задний план; их выдающаяся черта – та похотливость, о которой речь была выше. Правда, в нашей драме она не заметна, если не считать одного сглаженного в переводе места; здесь их благовоспитанность по отношению к нимфе Киллене нас прямо удивляет и наводит на мысль, не пожелал ли Софокл облагородить в этой драме беспутных баловней аттической сцены. Не везде они так приличны: в «Свадьбе Елены», в «Пандоре», вероятно и в «Салмонее», в «Суде богинь», в «Поклонниках Ахилла» они выступали со всей безудержной откровенностью своей исконной лесной природы. В первой из названных драм старый Силен, забыв о собственном прошлом, счел даже отеческим долгом их пожурить, за что, впрочем, получил от них довольно непочтительную отповедь.

Третья черта – та, без которой первые две не были бы достаточно смехотворны: трусость. Ее нам уже не вывести ни из исконной природы наших лесных обитателей, ни из их соединения с культом Диониса; ею они всецело обязаны сцене и обязательной веселости сатирической драмы. А впрочем, и здесь наблюдается количественная разница между старым Силеном и его молодым потомством. Тот все-таки старается хоть внешним образом соблюсти достоинство и поддержать во мнении своих детей легенду о бранных подвигах своей молодости; стоит сравнить ту полную благородного негодования речь, в которой он их распекает в нашей драме. В душе, разумеется, и он полагает, что «осторожность – лучшая часть мужества», подобно шекспировскому Фальстафу, которого наш старый грешник предвосхитил в своей смеси винолюбия, женолюбия и трусости. Сатиры и здесь иного склада. Благоприобретенное стремление их родителя к почтенности им совершенно чуждо; унаследовав от него его стихийную трусость, они проявляют ее самым откровенным образом. Этим создан благодарный контраст между отцом и детьми, которым не преминули воспользоваться поэты.

Таковы оба постоянных элемента сатирической драмы; остальные изменяются в зависимости от ее содержания. Но каковым могло оно быть, это содержание?

* * *

Первоначально – но именно только первоначально, в очень древнюю эпоху, – оно, несомненно, было заимствовано из цикла преданий о Дионисе, свиту которого составили силены и сатиры. Надо полагать, что само «сатировское действо» имело тогда скорее характер кантаты или дифирамба, чем драмы. Дело в том, что религия Диониса, согласно своему экстатическому характеру, сама по себе не была мифотворной: миф получался только при ее столкновении с внешним миром вследствие чинимых этим миром препятствий – миф о Пенфее, Ликурге, дочерях Прета. Таким образом, это были мифы периферические, а не центральные, да и их было очень мало.

Чем была первоначально дифирамбическая драма сатиров – это мы в настоящее время можем постигнуть только путем интуиции, как это сделал Фр. Ницше в своей вдохновенной книге о рождении трагедии. Отсылая читателя к его неподражаемой характеристике, мы берем сатировское действо с того момента его развития, когда оно стало драмой – или, что одно и то же, когда оно в поисках содержания должно было покинуть свою чисто дионисическую почву. Тут перед ним открылся весь необъятный мир аполлоновской мифологии… Да, но этот мир не знал ни Диониса, ни его сатиров. Надобно было его завоевать – и сатиры его завоевали легко и шутя.

Задача поэта была везде одна и та же: ввести в любой мифологический сюжет сатиров с их почтенным родителем Силеном. Эта задача была во многом похожа на ту, с которой так беспечно и всё же так удачно справились поэты итальянской комедии dell’arte. Возьмем хотя бы Гоцци с его и у нас небезызвестной Турандот. Действие происходит в Китае, при дворе богдыхана Алтоума; как туда ввести обязательные венецианские маски, Панталоне и прочих?.. Очень просто: Панталоне из-за дуэли должен был покинуть свою дорогую Венецию и бежать к богдыхану, у которого он, разумеется, тотчас стал канцлером; Бригелла получил место начальника стражи, Тарталья – мандарина, Труффальдино – старшего евнуха. Дионисическая фантазия без труда поборает все препятствия.

То же и здесь, в сатирической драме: проследим это на Софокле, оставляя пока в стороне наших «Следопытов».

Софокл написал около 120 драм; если предположить, что он всегда следовал тетралогическому принципу Эсхила, то придется допустить, что среди них было 30 сатирических. Предположение это, однако, не может считаться неоспоримым; остатки древних записей о постановке драмы – так называемые дидаскалии – нас учат, что тетралогический принцип изредка нарушался: не всегда ставилась тетралогия, не всегда последняя драма в ней была сатирическая. Тем не менее расчет в общем правилен; более или менее несомненных сатирических драм мы можем назвать 23, и вполне возможно, что среди заглавий неопределенного характера скрываются и остальные семь.