Европа в эпоху Средневековья. Десять столетий от падения Рима до религиозных войн. 500—1500 гг.

Другим результатом введения феодальной системы стало создание более четко организованной общности дворян, чем было прежде, из которых ни один, пожалуй, не мог сравниться по могуществу с родом Годвинов времен Эдуарда Исповедника, но которые в качестве единой общности были сильнее, чем общность саксонских дворян. В течение какого-то времени этот факт не имел никаких последствий. Сначала бароны должны были выучить урок, чуждый их классу в любых странах тогдашнего мира, урок заключения союзов друг с другом и средним классом, прежде чем они смогли начать успешно противостоять превосходящей силе короля. Этот факт имеет огромное значение в том вопросе, почему французская и английская история пошли столь различными путями. Французский барон находился в таком положении, что мог надеяться обеспечить себе независимость, и, естественно, это и было целью, к которой он стремился. Это привело его в оппозицию не только к правительству, но и к другим баронам, занимающим такое же положение, которые были в каком-то смысле его соперниками, и поэтому альянсы между баронами против короля были менее распространены во французской истории, чем в английской, и когда они складывались, то, скорее, имели личный, а не общественный характер. Однако английский барон, не надеясь создать себе независимое княжество, научился искать помощи у других в борьбе против власти короля и, добиваясь успеха, постепенно продолжал двигаться не к независимости, а к все большему распространению общего правительства государства, так как именно эту форму неизбежно приняло в Англии ограничение королевской власти.

Но этот урок заучивался очень медленно. Прошло полтора столетия со времени завоевания, когда норманны по-настоящему принялись за формирование английской конституции. Норманнские и первые анжуйские короли во всех отношениях были абсолютными монархами. Такие формы более народного правительства, которые продолжали действовать на местах, не могли реально сдерживать их действия. Сбор налогов, например, практически полностью находился в их руках. Не было никакого законодательного собрания, которое сохранилось бы отдельно от их феодального суда, не было никакого законодательства, кроме их собственного. Юристы, обученные римскому праву, не колеблясь, заявляли и здесь, как и на континенте, о том, что воля государя — закон. Хватало и признаков незначительного сопротивления: среди баронов — сопротивления абсолютной власти короля над ними, среди среднего класса — из-за тяжелых поборов, как при Ричарде I. Но это были отдельные случаи, которые не привели ни к каким определенным результатам. История организованной и сознательной оппозиции королю, утверждая свои итоги в конституционных документах, в которых можно найти ясные основания для борьбы с государем и осуществление которых означало бы последовательную политику из поколения в поколение, другими словами, образование конституционной, или ограниченной, монархии началось в правление короля Иоанна и зафиксировало итоги своей первой победы в Великой хартии вольностей.

По всей вероятности, к восстанию против Иоанна их привело не что иное, как эгоистическое желание баронов защититься от злоупотребления властью королем и получить как можно больше выгод для себя. Они не имели — это было для них невозможно — того мотива, который направлял вождей борьбы против Стюартов в XVII веке, и также ими не руководило никакое наследственное влияние духа или практической свободы предыдущих поколений. Что касается их духа и их желаний, они предпочли бы результаты, которых добились бароны Франции и Германии, и использовали бы свою победу для достижения таких же целей, если бы обстоятельства не сделали их невозможными. Как бы то ни было, они включили в перечень гарантий, которых требовали от короля, не только соблюдение их феодальных прав, но и прав, которые затрагивали население в целом и имели более прямое отношение к свободам народа. Многие из этих гарантий были формулировками старых принципов и обычаев, но связь Великой хартии с будущим гораздо важнее, чем ее связь с прошлым. И все же в ее связи с будущим это были лишь намеки и зачатки, а не ясное представление даже о важнейших институтах, которые тогда начинали формироваться.