То, что ему удалось обеспечить спокойный и неоспоренный переход трона к его сыну Оттону, было далеко не последним его успехом. Оттон, видимо, не обладал дипломатическими способностями своего отца, но все же был человеком решительным и скорым на действие и быстро начал обустраиваться на фундаменте, заложенном его отцом. Герцоги и полунезависимые племена, как видно, осознали тот факт, что для них это был вопрос жизни или смерти, и начали открытое восстание почти сразу после его восшествия на престол. Повсеместная победа над этим открытым сопротивлением позволила Оттону пойти дальше, чем отважился его отец. Он сверг прежние герцогские роды с их полукоролевского положения, поставил на их место своих преданных друзей и снова сделал герцога чиновником государства, если и не полностью, то почти. Наконец, он поставил рядом с герцогом пфальцграфа, чтобы сдерживать власть герцога и управлять королевскими землями, разбросанными по герцогству, и таким образом не просто лишил герцога одного из источников его власти, но и установил прямую связь между центральным правительством и людьми на местах. Это был первый и долгий шаг к настоящему консолидированному правительству для нации. Если бы эта политика продолжилась без перерыва еще поколение или два, труд его был бы закончен и сложилось бы реальное государство, соответствующее языку и народу. Но этому не суждено было случиться.
Едва только Оттон справился с местными делами, как его призвали отправиться в Италию и исправлять совершенное там зло, и он не смог устоять перед искушением. Мечта об империи еще жила в его германском сердце, и Оттон, может статься, был больше подготовлен к отъезду, чем Капетинги Франции к аналогичным возможностям, которые представлялись им, поскольку дома он обладал куда большим могуществом, чем они.
В Италии ни одно из местных государств, на которые разделилась страна, как повсюду после падения Каролингской империи, не сумело набрать достаточно сил победить остальные и заложить фундамент единого правительства, как это удалось некоторым во Франции и Германии. Существование папства во главе небольшого государства в Центральной Италии, укрепленного правами церковной власти над всей Европой, еще более осложняло ситуацию, и Италия стала ареной непрерывных гражданских войн, больше чем другие страны, но с гораздо меньшими результатами и значением. Поэтому чужеземному правителю, чьи ресурсы не зависели от страны, было очень легко добиться хотя бы формального признания его права на власть. В первом походе Оттон заставил признать его права на урегулирование споров и принял титул короля Ломбардии. Во втором, в 962 году, его короновали императором Рима.
Возможно, ему самому и людям того времени это казалось очень большим расширением его власти и самым славным свершением для германской нации, хотя, по-видимому, это произошло не без сопротивления в самой Германии, но на самом деле этот шаг стал роковым как для нее, так и для Италии. Этим шагом был полностью положен конец возможности создать национальное правительство для Италии; и перед королями Германии вместо надлежащей задачи — консолидации собственного государства — встала, как казалось им, более славная миссия — воссоздание Римской империи. Однако совершить и то и другое перед лицом всех связанных с обеими задачами трудностей было не по силам никакому человеку, и, естественно, цель, которая казалась им менее важной — германская нация, — была принесена в жертву более важной, в такой переломный момент позволив всему идти своим чередом, и многообещающее зарождение национального единства разлетелось на сотню осколков.
Что касается Италии, вряд ли можно сожалеть о том, что ее народу не удалось образовать истинно национальное правительство, как мы сожалеем о такой же неудаче германцев. Если бы такое правительство сформировалось, это, конечно, избавило бы итальянцев от множества политических страданий и тирании и, скорее всего, сделало бы Италию более крупным и мощным государством. Но если бы это сделали или прежние короли лангобардов, или кто-то из местных дворян в период упадка империи Карла Великого, Италия, пожалуй, лишилась бы многих славных моментов своей истории; не было бы стимулирующего соперничества мелких городов-республик во второй половине Средних веков, и великие свершения, которые так тесно связаны с ними, произошли бы медленнее и, возможно, в какой-то другой части Европы.