Европа во мне. Как не потерять себя в новых странах, условиях и ролях

Когда он вернулся с маленькой деревяшкой и наклонился, чтобы зафиксировать ею ножку шатающегося стола, то сразу оба – и женщина, и ее спутник – сделали отрицательный жест рукой.

Мы передумали, – произнесла она. – Мы хотим effetto barca. Не меняйте ничего, пожалуйста.

Я вспоминаю эту историю, когда меня возмущает, что что-то не работает. И как бы нажимаю на переключатель внутри: с режима потребителя на режим человечности.

Помню, как мы приехали на море с подругой, забронировав номер в одном из отелей городка Рапалло. За стойкой ресепшена стояла совершенно седая бабушка. Голова ее мелко тряслась. Худые будто из воска руки долго, по букве, вносили наши имена в компьютерную систему.

Больше в отеле никого из обслуживающего персонала не было. И сначала я почувствовала раздражение: что это за бабушка? почему бы ей не нанять молодого расторопного работника? мы ведь приехали купаться в море и веселиться, а столкнулись со старостью, смотрящей в лицо смерти.

Потом я нащупала свой внутренний переключатель. Должно быть, эта бабушка владеет отелем «Cavalieri» всю жизнь. Она любит его, и у нее все еще есть силы работать там. Это ее бизнес. Почему же тогда она должна передавать свои полномочия молодому сотруднику? Лишь для того, чтобы мои глаза не встречались со старостью?

Оказывается, я могу быть счастливой, если столик шатается, и если меню несут долго, и если, чтобы купить что-то, нужно подождать понедельника. Я могу задержаться на десять минут у ресепшена и рассмотреть интерьер. Точно так же, как я могу остановить мастера, включающего бритву, и пойти к другому вместо того, чтобы пытаться переделать этого.

То, где мы живем, формирует нас, то есть придает нам форму. И если раньше в этом месте я была простой и плоской, как срезанное дерево, а теперь здесь появилась резьба, то, по-моему, я от этого лишь выигрываю.

Самая лучшая игра в мире после футбола

Вчера моя крестница выложила в сториз «только для близких друзей» видео, где ее новый молодой человек играет со своими друзьями в «плойку». Она сняла и свое лицо: удивленное, если не сказать – недоуменное. Время за полночь – и я сначала подумала, что это сториз-жалоба: шумят, мешают.

Но как замечательно, что они умеют забывать о времени, играя, – попыталась поддержать я ее.

Да, поразительно, – написала она. – Я так редко вижу таких живых мужчин в 30 лет.

Таких живых? Что она имеет в виду?..

Помню, как однажды, в студенчестве, ко мне в гости приехала орава друзей. Мы все учились в Литературном – и обожали играть во все, связанное со словами, знаками и смыслами. В «Угадай, кто?» с приклеиванием бумажек на лоб, в вопросы и ответы о персонажах, в «Крокодила».

В пик нашего веселья в кухню вошли мои родители.

Присоединяйтесь! – пригласили мы их.

Мама с радостью это сделала. А у папы на лице проявилось сложное выражение.

Я не буду, – сказал он, но остался на кухне.

Почему?

Не хочу.

Голос его звучал подавленно. Папа сел на диванчик, оперся локтем на стол и стал смотреть на нас. Один раунд. Он следил за игрой, иногда смеялся. Второй. Третий.

Может, давайте все-таки с нами? – снова предложил кто-то из моих друзей.

Папа немедленно вернул лицу сложное выражение:

Нет.

Когда никто не мог угадать, папа подсказывал нам слова. Его варианты не подходили, но по этим подсказкам было видно, как внимательно он следил за игрой.

И все же: почему он не присоединялся? Чтобы не проиграть? Чтобы его не оценивала эта молодежь? Чтобы не потерять контроль? Чтобы не выглядеть нелепым, смешным? Недостаточно авторитетным?

Я рассказала эту историю знакомым парням: одному – классическому: сильному суровому стоику. И второму – чувствительному, проходящему курс психотерапии третий год.

Первый ответил просто:

Так он не хотел.

Но не уходил с кухни?

Не хотел – и все.

А второй написал мне в окошко чата:

Так мальчики же не плачут.

При чем здесь это? – не поняла я.

А где нельзя плакать, то на противоположной стороне – не особо порадуешься, не подурачишься. Это же уравновешенная система, как я понял. Вырубаешь одно чувство – вырубаются все. Да и чего радоваться, когда там не выплакано столько. И дурачества это от слова дурак, так что тоже не приветствуется.

И мы стали разговаривать. Я хочу показать вам этот разговор и надеюсь, что вы не прочтете его как обвинение в чем-то наших мужчин. На моем экране возникает текст от моего друга, Алексея:

Фразы, говорят взрослые: во-первых, «мальчики не плачут», во-вторых, стеб «рёва-корова», в-третьих физическое насилие к ревущему ребенку и мальчику особенно – он же мальчик, он сильный, переживет по жопе, – я читаю это, а иконка-карандашик пишет дальше. – Это все меры загнать плач подальше.

Нужен большой внутренний ресурс «я есть», «я имею право» для того, чтобы противостоять давлению и ожиданиям общества. СНГ не ожидает плача от мужчин. Наоборот, нужны мужчины «с крепкой психикой» (что равно «не плачут», «вывозят» разные повороты в отношениях и не жалуются). Плачущий – слабый. А нужен сильный. А сильный – значит, не плачет.

Я вспоминаю, как папа утешал меня, плачущую, в детстве: