Европейская мечта. Переизобретение нации

Рамки памяти и критерии отбора для национальной памяти

Концепт «социальных рамок памяти» Мориса Хальбвакса позволил лучше понять динамику национальной памяти[389]. Он революционировал изучение памяти, поставив вопрос о социальных условиях индивидуальных воспоминаний. Социальные рамки играют важную роль посредника между индивидуальной памятью и памятью общества. Рамки не просто объединяют и поддерживают общую память, но и контролируют, что в нее включается и что исключается. Подобно картинной раме, «социальные рамки» заключают в себе нечто и очень многое исключают. Особенно наглядно это можно показать на простой логике забвения, которой подчиняется национальная память. Например, в парижском метро есть станции «Йена» и «Аустерлиц», названные в честь побед Наполеона, но нет станции «Ватерлоо». Зато такая станция есть в Лондоне. Иными словами, национальная память помнит о победах и забывает о поражениях[390].

Но социальная память простираются гораздо дальше, в сферы, которые не столь очевидны для нас. Мы чувствуем это, когда в публичном обсуждении определенных тем натыкаемся на ощутимые границы или табу. Чтобы отчетливей выявить их, необходимо внимательнее присмотреться к тематике воспоминаний в публичном дискурсе. О чем можно, желательно и должно говорить, а что следует умалчивать? Какие личные воспоминания разрешается оживить, а какие лучше оставить при себе? Что вызывает интерес, внимание, сочувствие, а что находится под запретом и погребено во тьме? Все эти вопросы теснейшим образом связаны с эмоциями, которые служат опорой для воспоминаний и подпитывают их энергией. В случае с нацией гордость и честь, желание признания и положительное представление о себе определяют то, что подлежит запоминанию, а такие чувства, как вина и стыд, заставляют забывать прошлое и вытеснять его из памяти. Об этом писал еще Ницше:

«Я сделал это», – говорит моя память.

«Я не мог это сделать», – говорит моя гордость и остается непреклонной.

В конце концов память уступает![391]

То, что верно для одного человека, верно и для мы-группы: люди вспоминают или забывают что-то ради принадлежности к группе и избегают всего, что может повлечь за собой исключение из нее. Таким образом, социальные рамки – обязательная программа, можно также сказать, что это своего рода фильтр, который регулирует отбор воспоминаний, подтверждая их значимость. Запоминается то, что укрепляет идентичность группы, а идентичность группы укрепляет воспоминания. Иными словами, отношения между памятью и идентичностью цикличны. Сколь долго эти рамки просуществуют и будут ли передаваться дальше, зависит от того, нужны ли они, то есть соответствуют ли они желаемому представлению группы о себе и ее целям. Они теряют свое значение, когда изменяются контексты и старые идентичности заменяются новыми.

Для национальной памяти все это означает, что она постоянно ограничивается славным, достойным или хотя бы приемлемым фрагментом прошлого. Сталкиваясь с виной или травматическим прошлым, национальная память обычно санкционирует лишь три роли: роль победителя, одолевшего зло; роль борца сопротивления и мученика, сражавшихся со злом; роль жертвы, пассивно страдавшей от зла. Все, что находится вне этих позиций и ролей, не может стать или с большим трудом становится предметом допускаемого публичного нарратива, а потому «забывается» на официальном уровне.

Марк Блох уже в 1920-е годы критиковал этот монологический характер национальной памяти: «Давайте, наконец, прекратим вечно говорить если не об одной национальной истории, то о другой национальной истории, не понимая друг друга». Он также говорил о «диалоге глухих, в котором каждый совершенно невпопад отвечает на вопросы другого»[392]. Спустя семьдесят пять лет ту же мысль высказал Питер Новик: «Коллективная память упрощает; она рассматривает все с одной-единственной, предельно эмоциональной точки зрения. Она не терпит противоречивости и сводит события к архетипам»[393].