Европейская мечта. Переизобретение нации

Так было всегда, но так уже не будет. Мне хотелось бы обратить внимание на важную историческую цезуру и переломный момент. В 1980-е и 1990-е годы в Европе возникла диалогическая форма памяти. Это было историческое новшество, ничего подобного история не знала. Когда речь шла о собственных промахах, большинство культур мира считало забвение положительным ресурсом. Памятование о собственных ошибках и преступлениях – большое исключение в истории человечества. Хотя это регулярно повторяется в ритуале христианской исповеди, тем не менее признание чего-то постыдного всегда имеет лишь одну цель: получить у священника отпущение грехов, освободиться от бремени отрицательных воспоминаний, которые отягощают самосознание и ослабляют волю к жизни. С другой стороны, новым в этой истории стало обращение к гнетущим воспоминаниям о травматических событиях. Наряду с Холокостом и понятием травмы в 1980-е и 1990-е сложилось новое отношение к прошлому, релятивизирующее ценность забвения как индивидуальной панацеи и культурного ресурса, отходя от традиционной логики памятования и забвения в истории победителей и побежденных. Травматические события – это чрезмерное насилие в отношении мирных жителей, которых эксплуатируют, притесняют и уничтожают. На фоне этого нового нарратива, фокусирующегося уже не на гордости и чести, а на вине и ответственности, в Германии появился и новый тип мемориала. Джеймс Янг называет его «контрмонументом»: «История изобилует памятниками, которые увековечивают триумф победителей; она богата и памятниками, которые представляют мученичество жертв, однако редко бывает, чтобы нация озаботилась жертвами собственных преступлений»[394]. Янг имеет в виду новые авангардные мемориалы таких художников, как Эстер и Йохен Герц, Хорст Хоайзель, Кристиан Болтански, Фридер Шнок, Рената Штих и других, сочетающих функцию памятника с художественной провокацией и перформансом. К этому направлению относится и центральный мемориал убитым европейским евреям в центре Берлина Питера Айзенмана и «камни преткновения» Гюнтера Демнига, которые устанавливаются на тротуарах немецких городов, перед домами тех, кого преследовал и убил нацистский режим.

Пример исторической травмы – Холокост, его жертвами стали невинные и беззащитные люди; он был уникален по своему замыслу и исполнению, но не по травматическому воздействию. Благодаря памяти о Холокосте потомки коренных народов, истребленных колонизаторами, и рабов, депортированных через Атлантику, также смогли увидеть себя жертвами травматической истории и потребовать признания, сочувствия, почитания памяти и возмещения за пережитые страдания. Настало время, когда эти разные группы жертв больше не остаются наедине со своей травмирующей историей, но под эгидой прав человека обретают признание и публичное внимание. Это разрушило действовавшую ранее логику национальной памяти. До сих пор забвение защищало преступников и вредило жертвам, однако после мемориального поворота преступники оказались в фокусе внимания общественности, готовой предъявить им свои требования. Изменялась сама грамматика национальной памяти. В отдельных случаях восстанавливались отношения между преступниками и жертвами, что привело к переменам в национальных мемориальных практиках.

Новая форма национальной памяти сохраняет место для собственной славы и страданий, но теперь в ней находится место и страданиям соседей по другую сторону границы и эксплуатируемых меньшинств внутри границ. Эта новая мемориальная культура не была навязана Германии сверху, она возникла благодаря инициативе граждан, желавших знать прошлое, и благодаря историческим исследованиям. По окончании холодной войны открылись восточноевропейские архивы. Новые научные работы о Второй мировой войне и Холокосте породили в 1990-е годы во многих странах Европы неожиданную волну воспоминаний, что поколебало устойчивые там положительные представления наций о самих себе. Приведу лишь несколько примеров: из-за новых найденных документов о правительстве Виши Франция перестала быть страной исключительно героев сопротивления, и ГДР тоже довелось разбираться с ранее исключенной историей евреев во времена нацизма. Австрия после скандала с президентом Куртом Вальдхаймом[395] уже не могла оставаться «первой невинной жертвой Гитлера», а на фоне дискуссий о погромах в Едвабне и Кельце Польше, считавшейся нацией-жертвой, пришлось признать проявления антисемитизма. Даже в нейтральной Швейцарии была образована комиссия экспертов, установившая факт коллаборационизма швейцарских банков и пограничных служб с нацистами. Повсеместно всплывали личные воспоминания, активизировались исторические исследования, которые ставили под сомнение ясность и исключительность господствовавших национальных нарративов и побуждали к коррективам в школьных учебниках, в работе мемориалов, музеев и экспозиций.