Европейская мечта. Переизобретение нации

«Процветай в сиянии этого счастья». Слово «счастье» встречается в гимне дважды. Но счастливой историю этой демократической немецкой революции снизу не назовешь. Она скорее несчастна. Демократия в Германии дважды терпела крах. Сначала она потерпела поражение в Паульскирхе[410], это в 1871 году привело к империи, которая превратила нацию в прусское авторитарное государство без демократического равноправия. Надежды на демократическое развитие нации обернулись установлением имперского национального государства с глобальными амбициями. Образ Франции как врага способствовал укреплению немецкого единства, впоследствии распространившись и на другие европейские нации, с которыми империя вступила в колониальное соперничество. Вторая попытка демократии – Веймарская республика, в которой впервые деятельно участвовали женщины, – потерпела крах после «захвата власти» Гитлером в 1933 году. Западногерманская демократия после 1945 года была подарком союзников и продуктом американского «плана Маршалла». Первая удачная, совершенная самими немцами, демократическая революция – это гражданское движение в ГДР, приведшее к падению Берлинской стены.

Если пафос освободительных войн «прочитывается» в тексте Deutschlandlied, то представление о себе имперской Германии мы можем «прочитать» в истории национальных памятников, сегодня присвоенных и разыгрываемых снова праворадикальными националистами. Особую роль играют здесь так называемые «памятники императору Вильгельму», к которым относятся памятники Арминию в Тевтобургском лесу (1875), Киффхойзеру[411] в Тюрингии (1896) и «Битве народов» в Лейпциге (1913). Эти памятники были установлены после провозглашения Германской империи в 1871 году как свидетельство того, что «новая Германская империя нуждается в единой и вдохновляющей истории»[412]. Это точное описание национального нарратива, который вырывает из потока истории отдельные события, наводит на них глянец и превращает в славу и символ, исполненный воспоминаний. Мифологическую энергетику этим историческим событиям сообщают не только монументальные масштабы памятников, но и древнегерманские саги, политические аллегории и исторические фестивали в юбилейные годы. За год до начала Первой мировой войны в Лейпциге открыли памятник «Битве народов», которой в 1913 году исполнилось сто лет. Барон фон Гротгус во время торжества так объяснил его функцию идентификации как символа Второй империи: «В известном смысле освободительная война всегда будет для Германии тем же, что и война за независимость для американцев или Великая революция для французов: началом современной, национально-осознанной политической жизни»[413]. Таким образом, нарратив освободительной войны объединял Германию с другими новыми нациями, которые порвали с гегемонистскими государственными образованиями. Первая мировая война началась с очередной национально-освободительной борьбы, а именно с борьбы сербов против Габсбургской империи, а в конце ХХ века в Балканской войне мы опять видим сербский национализм, во имя которого совершался геноцид против боснийских мусульман.

«Единство, закон и свобода». Поборники этих демократических ценностей в Германии преследовались как государственные преступники. Им пришлось эмигрировать; либеральные идеи Vormärz (Домартовского периода)[414] заглохли в Германской империи. Свобода для нации – да, но не для ее граждан. Пафос памятников тех лет символически выражает это освобождение нации сверху, легитимирующее государство. Арно Борст утверждает, что памятники нужны для того, чтобы стабилизировать и объективировать «политическую идентичность в критических ситуациях»[415]. Аналогичную мысль высказал Херфрид Мюнклер: «Величественные мемориалы были скорее символическим оплотом против внешних и внутренних врагов. В данном случае речь шла в первую очередь о внутренних врагах – немецкой социал-демократии, с которой сражались союзы ветеранов, защищая и храня единство империи. Эта империя однажды уже пала из-за внутренних раздоров, такая судьба не должна была повториться. Могучий памятник Киффхойзеру был призван выразить эту решимость»[416].