Европейская мечта. Переизобретение нации

Александр Тиле и Джилл Лепор советуют: коль скоро у нас есть Конституция, указывающая нам, какое сообщество следует строить, то от истории, удостоверяющей национальную идентичность, можно отказаться. Тем не менее национальные нарративы обладают мощной силой воздействия, их нельзя недооценивать, поэтому вместо того, чтобы упразднять, лучше сосредоточиться на их критике и трансформации. Категорическое отделение правосознания от исторического опыта также противоречит мысли правоведа Роберта Карвера о том, что за каждым законодательством стоит эпос. Это применимо, в частности, и к конституции 1949 года, которая возникла не в начале немецкого национального строительства, а в конце, лишь после капитуляции и краха нацистского государства, став благодаря союзникам третьим шансом Германии после Паульскирхе и Веймарской республики. Недаром первую статью этой конституции называют «статьей о памяти», ибо она напоминает о систематическом нарушении основных прав человека во времена Третьего рейха[421]. Эту мысль выразительно передает Хериберт Прантль: «Основной закон, таким образом, начинается с напоминания о преступлениях против человека и человечности, об Аушвице, Собиборе, Треблинке и Майданеке, он начинается великим и вечным требованием первой статьи: „Достоинство человека неприкосновенно“». Следовательно, зачем же превращать память об этой национальной истории в частное дело? Она касается не только этнических немцев и потомков преступников, но и всех иммигрантов, поскольку немецкое государство, по словам Прантля, «находит свое оправдание в том, что уважает и защищает это достоинство», которое ранее отменило и грубо попирало с помощью таких юристов, как Карл Шмитт. Поэтому память, поощряющая самопознание и бдительность, насущно необходима как для старых, так и для новых граждан страны. В конце концов, именно национальные нарративы втянули европейские нации в европейскую гражданскую бойню Первой мировой войны, и именно национал-социалистический нарратив провозгласил немцев «расой господ», объединив их в народную общность, которой грозит опасность от «внутреннего врага» – евреев. Именно этот нарратив легитимировал развязывание беспрецедентного насилия, отправив немцев в колониальный поход по всей Европе и в то же время толкнув их к уничтожению европейских евреев. Поскольку сегодня Пегида, АдГ и правые группировки вновь подхватывают эти национальные нарративы, и на наших глазах возникает расистское и антисемитское самосознание немецкой нации, то для нас как никогда важно знать эти нарративы, чтобы эффективно бороться с ними.

Что священно? Символика «исповедуемой нации» [422]

Если правда, что сакральное в истории модернизации не просто распалось и исчезло, как считали многие, а перешло в другие сферы и изменилось, то возникает вопрос о конкретных формах его проявления. Здесь я несколько неожиданно поделюсь личными воспоминаниями, поскольку мне представилась возможность прожить целый год в «исповедуемой нации». В 1963–1964 годах как участница программы обмена я училась в американской средней школе в Калифорнии. В шестнадцать лет охотно примеряешь к себе новые роли: мне приходилось делать то, что делали некогда переселенцы, которые старались подлаживаться, чтобы не выглядеть «greenhorns» (желторотыми) и не привлекать к себе лишнего внимания. Это относилось и к приносимой каждое утро «клятве флагу», прерывавшей примерно в одиннадцать часов занятия в школе. Во всех классах из громкоговорителя раздавался призывавший к ней сигнал. Мы вставали, поворачивались к американскому флагу у классной доски и, положив руку на сердце, произносили:

I pledge allegiance
to the Flag of the United States of America,
and to the Republic for which it stands,
one Nation under God,
indivisible,
with liberty and justice for all.

Я клянусь в верности

флагу Соединенных Штатов Америки
и республике, которую он символизирует,
одной нации под Богом,
неделимой,
со свободой и справедливостью для всех.