За мной сидел одноклассник, чья клятва была чуть длиннее. После слов «со свободой и справедливостью для всех» он неизменно добавлял: «Jewish redheads» – «рыжих евреев». Это был его способ идентифицировать себя в американской демократии: индивидуальная точка над i, которую он ставил в торжественном унисоне ритуала. Чего я не замечала в то время, так это сплошных ограничений «свободы для всех», декларируемой в клятве флагу. В моей школе было много детей-иммигрантов из азиатских, испанских и мексиканских семей, но ни одного черного ученика. Их даже формально не нужно было исключать, потому что никто из них не жил в окрестностях школы. Исключение черных семей началось задолго до этого с сегрегации жилых кварталов.
Изо дня в день я повторяла национальную клятву – так, как твердят заученный текст: правильно, но без особого чувства. Сегодня же последняя строка у меня вызывает сильные эмоции: «свобода и справедливость для всех» – это обещание вселяет надежду, к нему следовало бы отнестись серьезно, оно подошло бы и нашей стране. Эти слова проще, практичнее и энергичнее, чем величественный лозунг о неприкосновенном достоинстве человека, который извлекается в праздники. Очень хороши и ясны также слова «За открытую страну со свободными людьми!», за пару недель до падения Стены в 1989 году написанные двумя женщинами на большом белом полотнище, которое они подняли во время демонстрации 4 сентября в Лейпциге[423]
. Одну из них арестовали, и она слышала сквозь тюремные стены, что скандировала большая демонстрация 9 октября. Такие фразы сегодня особенно актуальны, поскольку в них сформулированы требования, рожденные борьбой и революцией снизу. В обществе, где эти принципы вновь попираются отдельными группами, эти слова сохраняют свой революционный пыл.В XIX веке секуляризированная нация переняла и усвоила некоторые традиционные элементы религии. Символ веры был заменен воинской присягой, Библия – национальными мифами, святые – великими деятелями культуры и историческими героями, религиозный культ – новыми фестивалями и праздниками, песнями и демонстрациями. В ГДР в сферу священного перешли не нация и ее история, а само государство, которое стало инстанцией, учреждающей идентичность. Место Евангелия заняло антифашистское коммунистическое учение, святых – Красная армия и герои-освободители, культа – празднование Победы и дорогостоящие парады с тяжелой военной техникой. Дети, вовлеченные в пионерские организации, должны были участвовать в торжественных линейках в Эренхайне (Почетная роща)[424]
, проходить гражданскую конфирмацию[425] в сакральном месте убийства мученика Эрнста Тельмана в Бухенвальде.