Европейская мечта. Переизобретение нации

Идея нации насквозь амбивалентна, ибо таит в себе как огромные возможности, так и огромный вред: она обладает магической силой объединять людей, но она же чревата насилием, которое стигматизирует и уничтожает людей. Инклюзия и эксклюзия – две стороны одной медали. Исследователи сходятся во мнении, что нации, вопреки собственным представлениям о себе, это не естественные, вечные, бесспорно самоочевидные единства, а скорее «конструкции». Это, как подчеркивает Тиле, не «исторически подтверждаемые факты, а по сути интеллектуальные творения и легенды. ‹…› Поэтому успешное созидание нации зависит не столько от подлинных исторических событий, сколько от убедительного национального нарратива»[277].

Многие исследователи критиковали нацию за недостаток достоверных, объективных ее оснований, за то, что «практически ни одна нация полностью не соответствует научно-исторической „реальности“»[278]. Слово «реальность» взято в кавычки, что свидетельствует также о проблематичности использования этого понятия в научном обиходе. Критики, как правило, предпочитают говорить в узком смысле о «конструкции», отождествляя ее с «фикцией» и «ложью». Проблема, однако, в том, что все социальные, культурные и политические творения суть конструкции. Например, о семье редко говорят как о конструкции, однако в спорах о праве на развод, гомосексуальном партнерстве или искусственном оплодотворении именно это выступает на передний план. Так или иначе, нации вошли в историю как конструкции, не только породив исторически совершенно новый вид солидарности внутри государства и положительные примеры, но и ненависть, оставившую за собой чудовищный кровавый след в анналах истории. Поэтому мне кажется неоправданным огульно «деконструировать» нацию как «ненаучную» и «нереальную». Разумнее задаться вопросом, на каких идеях и принципах зиждется конструкция той или иной нации – на вредных или полезных идеологиях, то есть гуманных или антигуманных, опасных или безопасных для «чужака»; одним словом, ведут ли эти идеи и принципы к цивилизованной или зверской форме политики.

В Англии, США и Франции национальные государства изначально были носителями либерально-демократических движений, которые реализовывали идеи гражданских свобод, демократии, правового государства и парламентаризма. Поэтому Тиле проводит различие между «либеральным» и «иллиберальным» национализмом. Впрочем, Тиле предполагает, что либеральный национализм со временем, на каком-то из исторических этапов переходит в иллиберальный национализм. Как только желаемое единство нации достигнуто, государство теряет интегрирующую силу. Тогда начинается внутренний раскол, который инициирует появление внешних и внутренних врагов и сужает идею нации, политически ее инструментализируя и милитаризируя. Тиле говорит о «скрытой угрозе, которая присутствует в идее нации», и считает «наивной веру в то, что какое-либо национальное государство, как бы оно ни было организовано, абсолютно невосприимчиво к подобному развитию событий». Я весьма ценю критику и предостережения Тиле в отношении подобных угроз, однако не могу согласиться с его тезисом о том, что идея национального государства исторически обречена. Тиле пишет: «Мне представляется излишне оптимистичным вывод, будто после Второй мировой войны демократические страны Западной Европы научились жить в мире, воспитывать в патриотизме, не исключающем уважения к другим народам, признавать границы друг друга, в федералистском духе поддерживать меньшинства, а также путем социальных компромиссов локализовать классовые конфликты, не выводя их на уровень международной политики»[279]. Но речь идет не об оптимизме или пессимизме, а о нашем общем будущем, которое мы не только ждем, но и совместно формируем. Поскольку национализм – это, по словам Яши Мунка, «наполовину дикий, наполовину прирученный зверь», то всегда существуют разные возможности. В какую сторону качнется маятник, зависит не столько от прогнозов, сколько от общих решений и общей воли. В первую очередь для этого необходимы просвещение, укрепление институций и объединенные усилия, чтобы укротить дикого зверя, чтобы нация держалась цивилизованного курса.