Европейская поэзия XVII века

Больной, душевною томимый лихорадкой,
Лесных зверей ловец с охотничьей повадкой,
Как флюгер, всем ветрам покорствовать готов,
Морфей, владыка грез, властитель царства снов,
Осмеянный врагом и другом пленник страсти,
Корабль, несущийся вперед, сломавши снасти,
По вздыбленным морям, сквозь буйные валы,
Невольник, что влюблен в свои же кандалы,
А также в палача с намыленной веревкой,
Бедняк, измученный недельной голодовкой,
Вулкан, что лавою клокочет огневой,
Венеры паладин, едва-едва живой,
Адама истинный потомок, он недаром,
Как прародитель наш, подвластен женским чарам.
То с Демокритом схож, то — чистый Гераклит.
И если он — металл, тогда любовь — магнит.
Торговец, свой товар задешево продавший,
Все то, чем он владел, продувший, промотавший,
Судьбой обиженный, лишившийся всего…
Глаза возлюбленной — вот небеса его!
А что его земля? Как что?! — Ее объятья!
В них он покоится. О, до невероятья
Он счастлив тем, что здесь он бросил якорь свой,
На землю шлепнувшись с дурацкой головой!
Рассудок потеряв, лишившись чувства меры,
Свою простушку он счел женственней Венеры.
Не удивительно, что все ее чернят.
Пускай не гневается: сам же виноват!
Томления его бросают в жар и в холод.
Лобзаньями ее он усмиряет голод.
Чтоб жажду утолить — ее он слезы пьет,
Но в этом случае сам горько слезы льет.
Во сне его одно преследует виденье:
Сколь сладок сон его, столь горько пробужденье,
Целуя пустоту, он воздух обнимал,
И ветер-баловник речам его внимал.
Любовью усыплен, любовью он разбужен.
Будильник никогда влюбленному не нужен.
Любовь свой острый шип ему вонзает в грудь.
Он как ужаленный! Он вскакивает: — В путь! —
Грохочет ураган. Гремят раскаты грома.
Он скачет. Он плывет. И… остается дома,
Не зная, как спастись и чем себе помочь.
И среди бела дня он призывает ночь…
Однако, полагаю, повсеместно
Все, что здесь сказано, давно и так известно.
Под занавес хочу лишь приоткрыть секрет:
Художник набросал здесь собственный портрет!

РАДОСТЬ