Европейская поэзия XVII века

Предки, ушли вы!
Вы были правдивы,
могучи и правы,
в труде не ленивы,
в суде справедливы,
и жили для славы.
Были кони ретивы,
были звонки тетивы,
были битвы кровавы,
и в морские разливы
вели корабли вы
для-ради забавы.

И, как дети, как други,

скача по округе,
ристались солдаты
или, сидя на луге
близ милой подруги,
играли в шахматы.
Были копья упруги,
были крепки кольчуги,
но дробились и латы.
Славлю ваши досуги:
из досугов — заслуги
вырастали стократы.

Вот конь мореходный

от пристани родной —
таков был обычай —
над бездной холодной
в край чужеродный
плывет за добычей,
но ветр непогодный,
но брег мелководный —
и всех родовичей
в битве голодной
враг благородный
крушит без различий.

Над бортом изъянным,

над парусом рваным
валькирии[162] вьются;
на поле бранном
стрелы — бураном,
и копья гнутся.
Кровь льется по ранам,
по телам бездыханным —
живые дерутся.
Лишь смелым и рьяным,
судьбою избранным
победы даются.

Тот был не мужчина,

кто жил бесчинно
и помер в бесчестье;
лишь тот молодчина,
чья доблесть — причина
и славы и мести;
там, где битвы пучина,
где конь троллей,[163] волчина,
кружит на месте,
там смерть не кручина,
но благая кончина,
дело славы и чести.

Мудрецы и пророки,

вы ведали сроки,
и знали о многом,
и без лишней мороки
споры и склоки
решали пред богом;
помня предков уроки,
были духом высоки
в благочестии строгом —
вас бежали пороки,
вашей чести зароки
были славы залогом.

В годы напасти

исландские власти
не знали нехватки
в тех, кто на счастье
примет участье
в смертельной схватке;
и пели снасти
в бурю-ненастье,
и войск порядки
шли к смертной части —
у битвы в пасти
гибли десятки.

Из рода в роды

законов своды
чтились когда-то;
в те давние годы
для-ради свободы,
не ради злата,
шли мореходы
в ненастные воды
и верили свято,
что битвы, походы
важней, чем доходы:
слава — высшая плата!

Мы же сбились с дороги,

забыли о боге,
о славе, о благе.
При первой тревоге
давай бог ноги!
В нас нет отваги.
Но с тех, кто убоги,
дерут налоги
сквалыги и скряги,
а люди в итоге,
что звери в берлоге,
сиры и наги.

А юным все спать бы —

прежде на рать бы
шли, кто не слабы!
Им лишь бы гулять бы
до самой свадьбы —
трусливы, как бабы.
Землю пахать бы,
строить усадьбы
да малость ума бы
у древних занять бы,
на ус намотать бы
юность могла бы.

Ни в море, ни в поле

не слышно боле
битвы напева —
без сил, без воли
живем в неволе,
как праздная дева.
Сидит на престоле
владыка голи —
владелец хлева,
и в нашей юдоли
все стонут от боли,
но терпят без гнева.

В стихах нет склада,

ни древнего лада —
искусство в разрухе.
Тлетворнее яда
скучища, досада,
и девы — старухи,
что листья сада
в дни листопада,
серы и сухи.
Семья — что стадо,
дом — заграда,
люди дохнут, как мухи.

Нет в жизни цели,

души нет в теле,
в башке ума нет;
кто друг в похмелье,
тот недруг в деле —
предаст и обманет.
Пустое веселье,
пивное безделье
в кабак нас манит.
Давно истлели,
кто в битве пели —
и слава вянет.

Меч древней ковки

лежит в кладовке,
а воина внуки
в одном лишь ловки —
достигли сноровки
в подлой науке,
в искусстве издевки,
лжи и уловки —
бранятся от скуки,
но из потасовки
без остановки
бегут — ноги в руки

Врать-то мы гожи,

мол, видели тоже
кровавые схватки,
а воронам что же? —
ни мяса, ни кожи —
брехни остатки;
увидим нож — и,
помилуй боже,
сверкают пятки —
вот так, похоже,
тюлень от мережи
бежит без оглядки.

Славных начатий

победами ратей
у нас не венчают,
лживых объятий
от жалких проклятий
не отличают;
тут братья братий,
как тати татей,
во лжи уличают,
а воинских статей
и честных занятий
не привечают.

Муж отважный

сидит в каталажной
без вины виноватый,
а судит продажный
закон и присяжный —
вор толстопятый,
свидетель же важный —
червь бумажный,
трус-соглядатай, —
вот век наш сутяжный,
праздный, бражный,
лживый и клятый.

Все было, да сплыло!

Мужество, сила,
знанье, уменье —
все нам постыло,
живем уныло
в тоске и сомненье.
В нас сердце остыло,
нас ждет могила. —
а есть ли спасенье?
Верю и чаю!
На этом кончаю
стихотворенье.