Европейская поэзия XVII века

Питер Рубенс. Портрет Елены Фоурмен с сыном

ИЕРЕМИАС ДЕ ДЕККЕР {136}

МОЙ ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Тебе ли посвятить начало песнопений,
О первое звено в цепи моих мгновений?
Ты первым — первый день — явил мне божий свет,
И я твоим лучом впервые был согрет.

Увы! и в том луче мучение лучилось,

Которое с тех пор со мной не разлучилось;
Ты даровал мне жизнь, но это спорный дар:
Смех утром, слезы днем, а вечером — кошмар.

Ты даровал мне жизнь, но я ее растрачу

Скорее, чем пойму, что в этой жизни значу,
Зачем она дана, зачем я отдан ей
И как мне с нею быть, ступив в юдоль скорбей.

Печалуюсь хожу в любую годовщину.

Печалуюсь хожу, но лишь наполовину:
Чем больше годовщин, тем ближе мой конец, —
И следующий дар готовит мне творец.

МОЙ ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

День черный, день черней, чем ночь, черней, чем тьма,
Слепой, безглазый, беспросветный, непроглядный;
Умолкнет голос мой, ненужный и надсадный,
И полетит молва, заразна, как чума,

О том, что я исчез, блажь слабого ума,

Что я, забыт людьми, лежу в могиле хладной,
Что выпал навсегда мне жребий беспощадный
И все мои дела, как нищая сума,

Ничтожны… Черный день, я знаю, ты в дороге.

Куда же ты спешишь, о дьявол быстроногий?
Помедли хоть чуть-чуть! Присядь передохнуть!

А я живу, как жил, — с расчетом лишь на вечность, —

Люблю свои стихи, люблю свою беспечность
И, день, тебя не жду — хоть завтрашним ты будь.

ПАМЯТИ БРАТА МОЕГО ОТЦА

Несчитано потерь пришлось на этот год!
Не в плакальщики ль мне присяжные наняться?
Да и моей душе не время ли подняться,
За близкими вослед, в печальнейший полет?

Но не был никогда столь тягостен уход,

Но не было потерь, что с этою сравнятся;
Когда и кровь одна, и души породнятся,
Разлука тяжелей и смерть вдвойне гнетет.

Ты, смерть, видна во всем: и в этих жестких складках

В углах немого рта, и в этих, ныне гладких,
Расчесанных навек, кудрявых волосах.

Я вижу мертвеца на этой страшной тризне,

Я вижу мертвеца, что мне дороже жизни,
И смерть свою ищу в стихах и в зеркалах.

ЕЕ СМЕРТЬ

И, будет вам, глаза, — иль вытечете сами!
Плотиной тяжких век переградите путь
Потоку черных слез на щеки и на грудь,
Простившись навсегда с прекрасными очами,

В которых мрак был днем и ясный свет ночами,

В которых боль моя любила утонуть,
В которых мой восторг обрел святую суть,
В которых доброта зажгла живое пламя.

О! неужели та, что мой унылый взгляд

Умела отвратить от бедствий и утрат,
Сама решила стать моею вечной мукой?

Нет! я прочел в ее мертвеющих очах:

«Не плачь, мой бедный друг, теряя жалкий прах.
Душа моя с тобой — Христос тому порукой!»

ВИЛЛЕМ ГОДСХАЛК ВАН ФОККЕНБРОХ {137}