Европейские мины и контрмины

— И, — промолвила Антония с улыбкой, — может быть, нам удастся убедить Жоржа, что весёлый и искренний домашний круг возможен также при бедности и работе.

— Называя меня Жоржем, — сказал молодой человек с улыбкой, — вы должны позволить и мне называть по имени мою дорогую соседку…

— Меня зовут Луизой, — отвечала молодая женщина просто, — покойной ночи, дорогой сосед!

И лёгкими шагами она вышла из комнаты.

— Прекрасная, премилая, искусная особа, — сказала мадам Ремон, — какое счастье, что судьба привела её в мой дом!

Жорж ничего не сказал, безмолвно и задумчиво пошёл он в свою комнату, и в его сновидениях непрерывно являлся образ молодой женщины, которая так внезапно, как светлый луч, прервала его одинокую, тёмную жизнь.

Глава двадцать первая

В один из последних майских дней, часов в десять вечера, яркие огни освещали окна третьего этажа одного из зданий, стоявших в конце бульвара Тампль; у дверей высокого, не особенно красивого дома останавливались фиакры, а иногда изящные купе, из которых выходили дамы в пёстрых туалетах, мужчины в салонном наряде, и направлялись через узкие, дурно освещённые сени, к витой лестнице без ковра, которая вела в верхние этажи. Пройдя эту лестницу, освещённую лампами, висевшими на стенах, достигали стеклянной двери, отворенной в этот вечер и позволявшей рассмотреть довольно тесную и тёмную переднюю, в которой висели и лежали в беспорядке мужские пальто и женские шали; тяжёлый воздух этой передней был пропитан теми сильными запахами, которых тщательно избегает хорошее общество.

Через низкие двери из этой передней во внутренние комнаты доносился смешанный гул множества голосов.

В передней стоял один из тех лакеев, которых в мелких парижских домах нанимают под громким именем «метрдотель», чтобы придать блеск званому вечеру. С вежливостью, вполне соответствовавшей жилищу и напоминавшей учтивость кельнера, в мелком ресторане этот метрдотель принимал гостей, приезжавших на музыкально-драматический вечер, дававшийся хозяйкой дома, которая именовала себя маркизой де’Эстрада.

В шуршащем тяжёлом шёлковом платье, с перьями и бантами на несметном количестве накладных волос, со множеством больших каменьев чрезвычайно сомнительной неподдельности, нацепленных на шее и руках, вошла Лукреция Романо. Ещё на лестнице она сняла широкое темноцветное манто и бросила его встретившему её лакею; потом подошла к зеркалу, освещённому двумя тонкими стеариновыми свечами, и оглядела свой скорее блестящий, чем красивый наряд и расписанное лицо с чёрными глазами, которые ещё резче выделялись вследствие тонких чёрных стрелок около ресниц.

Удивительный контраст с этой самоуверенно вошедшей женщиной составляла воздушная естественная фигура её дочери, Джулии, которая вошла за ней в переднюю; изящная красота и грация Джулии обратила на себя даже внимание метрдотеля, который нечасто встречал такие лица в тех домах, общество которых он привык принимать.

Блестящие косы молодой девушки были украшены единственным маленьким красным бантом; свежее белое платье с узкими, едва заметными красными полосками схватывало её стройную фигуру; на плечах и руках был наброшен лёгкий шёлковый газ.

Вместо всяких украшений она носила маленький золотой медальон на узенькой ленте, одного цвета с бантом.

Робко и нерешительно вошла она в переднюю и положила на стул широкий бурнус; боязливо осмотрела она всю далеко не роскошную и нисколько не изящную обстановку и опустила глаза вниз, между тем как на её щеках вспыхнул румянец. Молча ждала она, пока её мать окончить осмотр своего туалета, лакей отворил среднюю дверь и, спросив имя прибывших лиц, доложил хриплым голосом:

— Мадам Лукреция Романо и мадемуазель Джулия Романо.

Лукреция вошла в маленький, наполненный гостями салон, горячий воздух которого, пропитанный испарениями и резкими духами, врывался, в виде облака, в переднюю; за Лукрецией вошла её дочь, дрожа и потупив взор.

Множество тонких стеариновых свеч довольно ярко освещали салон, большие золотые рамы сверкали по стенам, пёстрые вазы с искусственными цветами и павлиньими перьями стояли на камине, и среди всего этого двигалось многочисленное, болтающее и смеющееся общество, отдельные группы которого представляли замечательный и странный контраст. Тут были молодые люди, одетые с той неподражаемой простотой, обладавшие той лёгкой непринуждённостью, которые приобретаются только посещением хорошего общества, были молодые дамы с той особенной свободой в обращении, в тех крайне причудливых туалетах, которые встречаются в Париже в той особенной сфере, которую принято называть полусветом и которая, стараясь подражать во внешности истинному свету, часто служит примером последнему в отношении внутренней жизни.