Европейские мины и контрмины

По стенкам сидели старые дамы, неподвижно, как будто оцепенелые, в платьях из тяжёлых и дорогих материй, но, к сожалению, утративших всю прелесть новизны; дамы эти употребляли все усилия, чтобы с достоинством исполнять роль матерей и тёток, между тем как их дочери и племянницы, раскинувшись в низеньких глубоких креслах, позволяли окружающим кавалерам забавлять их, то награждая улыбкой счастливое бонмо, то наказывая ударом веера за дерзкую шутку.

Справа и слева виднелись ещё два маленьких салона, и в одном из них стояло пианино с зажжёнными на нём свечами.

При входе Лукреции с дочерью мужчины направили на них свои лорнеты, а молодые дамы окинули наблюдательным взглядом полузакрытых глаз.

Довольно толстая особа с грубыми чертами лица, в темно-красном платье и в тюрбанообразном головном уборе, поднялась с дивана, стоявшего посредине салона, и сделала несколько шагов навстречу прибывшим. Около неё находился Мирпор, театральный агент, который так убедительно упрашивал Лукрецию склонить дочь к поступлению на сцену; на нём был чёрный салонный наряд, модный покрой которого мало согласовывался с его отцветшим лицом; в петлице фрака замечался маленький бантик красного цвета с узенькой чёрной каёмкой, так что издали, при вечернем свете, легко можно было принять этот бантик за орденскую ленту Почётного легиона.

Мирпор поспешил на встречу приехавшим дамам и, поклонившись с театральной учтивостью сперва Лукреции, потом хозяйке дома, сказал:

— Имею честь представить маркизе де л'Эстрада госпожу Лукрецию Романо, даму из отечества изящных искусств, которая для того оставила классическую почву Италии, чтобы закончить здесь, в Париже, образование своей дочери, которой, я в том убеждён, суждено сделаться первостепенной артисткой.

И, протянув руку молодой девушке, стоявшей позади матери, он вывел её на свободное место, образовавшееся перед хозяйкой дома.

— Очень рада, — сказала последняя так, как говорят певички кафешантанов, что вы приняли моё приглашение, — надеюсь, вы встретите у меня некоторых собратьев по искусству, которые считаются первыми в Париже. Особенно же я радуюсь тому, — продолжала она, обращаясь к Джулии и окидывая её всю одним быстрым взглядом, — что познакомилась с молодой дамой, об удивительном таланте которой так много говорил мне наш друг Мирпор, — надеюсь, мы будем настолько счастливы, что услышим образчик этого таланта.

Она подвела Лукрецию к дивану, на котором сидела прежде, и пригласила её устроиться рядом.

Джулия осталась одна. Густой румянец горел на её лице, она дрожала и не решалась поднять глаза; она чувствовала все эти обращённые на неё взгляды, которые рассматривали её как предмет, достойный любопытства; бесконечно тягостное и прискорбное чувство охватило её в этом обществе, с чуждой для неё и антипатичной атмосферой, обществе, в которое она вошла с отвращением, уступая только настоятельному требованию матери, и в котором она чувствовала себя теперь одинокой.

Почти с благодарностью взяла она руку Мирпора, единственного знакомого, хотя и не симпатичного для неё, и подошла к маленькой софе, на которой уступила ей место рядом с собой молодая дама в богатом наряде, между тем как три или четыре молодых человека приветствовали лёгким поклоном новую гостью.

— А мадам Памела, — сказал Мирпор, — будет так добра, что дружески протянет руку молодой девице при первом её шаге в свет. — Мадам Памела, — пояснил он, обращаясь к Джулии, — одна из наших первоклассных артисток, в настоящее время выступающая в театре варьете, и, — прибавил он улыбаясь, — так ярко сияет на небосклоне искусства и красоты, что, без сомнения, встретит радушно новую звезду, которая, как бы ни горела ярко, никогда не затмит её блеска.

Он отошёл с улыбкой, довольный двойным комплиментом, которым надеялся установить равновесие между обеими дамами.

Мадам Памела, как называли её близкие знакомые, мадам Сент-Аметист, как величала её прислуга, поклонилась Джулии с чинностью светской дамы и в то же время с выраженьем довольно нахального любопытства; откинув голову и играя большим перламутровым веером с белыми перьями, она спросила:

— Вы так же хотите посвятить себя театру?

Джулия едва могла отвечать. Предположение, навязываемое ей матерью, в высшей степени неприятное для неё и решительно отклоняемое ею, было выдано здесь за нечто определённое, решённое, тогда как именно в этом месте вся её натура содрогалась сильнее, чем где-либо, при мысли о той дороге, на которую её принуждали вступить.

— Не знаю, — сказала она тихо, нетвёрдым голосом, — моя мать желает того, но я…

— Ну вот, господа, — вскричала Памела, — вам представляется случай оказать своё покровительство молодому таланту! Я надеюсь, — прибавила она с улыбкой превосходства, — что вы не совсем забудете свою старинную приятельницу. Шарль, — обратилась Памела к молодому стройному мужчине, стоявшему вместе с другими пред нею, — особенно рекомендую вам эту особу, ведь вы свободны в настоящее время?

Она бросила особенный взгляд на молодого человека.