Европейские мины и контрмины

— Как прекрасно! — прошептал король, медленно вдыхая благовонный воздух. — Как прекрасно! Как тянет меня в зелёные рощи, чтобы с юношеским пылом упиться весёлой жизнью, подобно моим сверстникам. Они все, — продолжал он, грустно, — они все могут быть веселы и юны, а я лишён прекрасного человеческого права быть молодым и находить в юношеских силах подобие создавшего нас божества, которое, однако ж, дало нам краткий миг для наслаждения чувством этого подобия!

Он долго смотрел грустным взглядом на зелёные вершины деревьев.

— Зато я король, — сказал он потом, гордо выпрямляясь, — имею право возвышаться до гордого чувства божества, карающего зло, награждающего добродетель, могу вести народ по исторической дороге.

Глаза его широко раскрылись, в них блеснул такой же яркий светлый луч, как солнечное небо, расстилавшееся над утренним ландшафтом.

Но вскоре затем голова его медленно опустилась, грусть отуманила взор, и король, наклонившись, как будто под бременем тяжёлых мыслей, глухо проговорил:

— Король! Что значит быть королём? Потому ли я король, что мне говорят «ваше величество», судят моим именем, войско преклоняет знамёна предо мной?

Он медленно покачал головой.

— Нет, нет! — сказал он потом. — Только тот король — истинный король, кто действительно господствует, кто первый в стране, кто служит личным воплощением всех интересов, всех идей, всех жизненных деятелей своего народа. Королём был великий Людовик, избравший своим девизом солнце, которое всё освещает и которое недостижимо для земного праха, сказавший знаменательные, часто превратно толкуемые слова, обнимающие всё королевское призвание: l'état c'est moi[93], — он, чей государственный строй повторялся при мелких дворах в искажённом виде, чьи следы доселе приводят в удивление. И он вступил на престол в молодости, конечно, он ближе меня был знаком с народной жизнью, но не мог яснее и живее чувствовать в своём сердце высокую задачу королевской власти. Не удастся ли мне, как ему, стать действительным властителем умов, возвыситься над жалкой жизнью, идти впереди своего века, без боязни и предрассудков, без колебания и робости? Он умел собрать вокруг себя великие творческие умы своего времени и соединить их силы для служения величию своего народа, — он умел посредством плодотворных мыслей Кольбера открыть источники национального богатства, по одному его слову, по одному его мановению военный гений Тюренна ставил армию в ряды и свивал лавровые венки для французских знамён, он воодушевлял великих поэтов нации и делал их свободными поклонниками своего царственного величия: под его защитой Мольер подставлял верное зеркало современным глупостям и бичевал лицемерие и дурачество!

Король опять задумался.

— О, — сказал он потом, — если бы мне удалось пробудить великие умы к плодотворной, блестящей деятельности и сгруппировать их вокруг себя, соединивши их лучи около королевского трона! Но для этого необходима могучая сила, она будет у меня; необходим опыт — надеюсь приобрести его; но главное, необходимо холодное сердце или способность жертвовать для королевства тёплым человеческим сердцем, а у меня тёплое сердце, которое стремится к слиянию со всеми людьми с твёрдой верой и полным доверием. Но когда я вижу перед собой людей, вижу их деяния и прозреваю, тогда тяжело и неприветно становится для меня одиночество, и моё юное сердце содрогается при мысли о необходимости терпеть всю жизнь это уединение. Там в долинах живёт мой народ, оттуда смотрят на мой замок, там думают, что король трудится здесь и бодрствует в тихом спокойствии, руководит судьбой всех людей, вверенных ему промыслом, и, однако, как многого не достаёт ещё, чтобы выработалась у меня ясность и спокойствие, которые одни способствуют правлению и всестороннему исполнению королевского призвания!

Он отвернулся от окна, медленно подошёл к письменному столу, сел и устремил глаза на фигурки из опер Вагнера.