Европейские мины и контрмины

— Кажется, я преуспела, — сказала себе Антония, откидываясь на мягкие подушки. — По десять тысяч франков за лошадь, остаётся ещё тридцать тысяч. Недурное дельце! Во всяком случае, не помешает немного своих денег про запас!

После отъезда маркизы госпожа Мюзар постояла в задумчивости в своём салоне. Улыбка исчезла с её лица, она прошлась несколько раз по комнате, часто останавливаясь.

— Само небо послало мне эту наивную, щебечущую маркизу! — воскликнула мадам. — Какое счастье, что я вовремя узнала об угрожающей опасности! Но вовремя ли? — прибавила она, помрачнев взором.

Быстро подошла она к письменному столу, села и стремительным почерком исписала большой лист почтовой бумаги, изредка останавливаясь и обдумывая. Потом положила письмо в двойной конверт, запечатала маленькой печатью, вынутой из секретного ящика своего бюро, и начертала адрес: г-ну Мансфельдту, в Гааге .

Потом позвонила.

Вошёл камердинер.

— Поезжайте в Гаагу с первым поездом.

— Слушаю.

— Это письмо отдайте лично в руки.

Камердинер молча взял письмо, поклонился и вышел из салона.

— Дай бог, чтобы не было поздно! — прошептала мадам Мюзар и направилась в гардеробную, чтобы переменить туалет для прогулки в Булонском лесу.

Глава пятая

Утром 27 марта граф Бисмарк сидел у письменного стола в своём рабочем кабинете. Пред ним лежала пачка депеш, которые он отчасти пробегал глазами и откладывал, отчасти прочитывал внимательно, устремляя по временам задумчивый взгляд в пространство.

— Всемирная выставка… уверения в дружеском расположении императора и его правительства… громкие слова о положении дел на востоке, косвенное предостережение против России, — проговорил он недовольным тоном, бросая на стол прочитанную им бумагу. — Вот всё, что мы получаем из Парижа! Грустно в самом деле, — продолжал он со вздохом, — что нельзя везде слышать собственными ушами и видеть собственными глазами! Я твёрдо убеждён, что в Париже найдутся иные, более серьёзные, сведения — что-то там происходит. В минувшем году Наполеон не достиг всего, к чему стремился до того, как произошла неожиданная катастрофа. Он плохо перетасовал колоду!

Граф улыбнулся.

— Он, конечно, не забыл этого — не такой это человек, чтобы счесть игру проигранной. У него на уме есть что-то, дабы поправить понесённый моральный урон и восстановить, хотя бы наружно, своё величие. А Мутье… говорят, его потому назначили министром, что он хорошо знает восточные дела. Пустяки — важного на Востоке ничего нет… Показывают России красивый мираж, только и всего — такую же игру вёл Наполеон I против Александра I. Там затевается кое-что другое, — промолвил граф, подумав. — Это сближение, уверение в дружбе, начертание союза — всё это имеет свою цель, которая обнаружится в один прекрасный день, сразу и неожиданно… Следовало бы узнать всё это там и уведомить меня. Правда, — прибавил он, пожимая плечами, — если глаза постоянно устремлены сюда…

Бисмарк распрямил спину и глубоко вздохнул, закрыв глаза.

— О, как трудно сохранить мужество и непоколебимость при достижении предстоящей великой цели, которая, развиваясь пред моими внутренними очами, постепенно принимает более ясные линии, более явные очертания, но которой я не смею обозначить вслух и должен хранить в сердце, если только желаю достигнуть её! Они праздновали победу, — продолжал он, — а между тем делали всё, чтобы преградить к ней путь. И едва одержана победа, как они уже снова начинают ставить в парламенте одну препону за другой: забаллотируют устройство верхней палаты северогерманского союза, трёхлетнюю военную службу, конституцию. Этот прежний circulus vitiosus[16] бесплодной и тягостной борьбы партий снова начинает соединять печальный конец с грустным началом.

Граф на минуту поник головой. Глубокая грусть отразилась на его лице.

— Однако, — заговорил он, глядя перед собой гордым и смелым взглядом, — я буду малодушен и неблагодарен к Провидению, если уступлю теперь, когда уже прошёл большую часть пути. Германия не достигла бы настоящего положения, если бы Богу не были угодны мои труды. Итак, с Богом, вперёд! И пусть даже иная рука закончит начатое мной дело и поставит прекрасную, благородную Германию, вооружённую прусским мечом, во главе европейских народов, я не стану роптать, потому что уже теперь могу с благодарностью сказать: я не напрасно жил и трудился!

И, откинувшись на спинку кресла, он с удивительно мягким, почти умильным выражением обратил к небу обычно столь холодный, проницательный, острый взгляд.

В дверь постучали.

По знаку министра камердинер впустил легационсрата[17] фон Кейделя с бумагою в руках.

— Добрый день, дорогой Кейдель! — сказал граф Бисмарк, подавая руку. — Я сейчас с грустью и прискорбием размышлял о непрерывной борьбе, которую в одиночку должен вести против заклятых врагов и неразумных друзей, ради глубоко скрытой в моём сердце цели. Я был несправедлив, — продолжал он задушевным тоном и с приветливой улыбкой, — я забыл о верном, неутомимом и негласном товарище в моих трудах.