— Он не потерял надежды найти наконец во мне готовность действовать вместе с ним. Хорошо, это избавляет меня от неприятного столкновения и даёт время приготовиться. К тому же Гарибальди оказывает мне большую услугу, — продолжал он с улыбкой, — Гарибальди запутает несколько итальянские дела, Франции придётся действовать против него и, может быть, против Италии. Ратацци отстранится, и вся тяжесть падёт на плечи Наполеона, который и без того обременил себя итальянским походом. Именно такое положение и нужно мне — мои руки должны быть свободны, а он пусть запутывается в своих собственных сетях. Если бы я захотел придумать, как лучше расстроить хитрые зальцбургские комбинации, то едва ли нашёл бы лучшее средство, чем этот новый поход Гарибальди — теперь не замедлят сказать, что мы действуем сообща! Пусть говорят и думают обо мне что хотят, лишь бы удалось моё дело и Германия заняла первое место в ряду наций, тогда настанет минута, в которую мне воздадут должную справедливость!
Он опять погрузился в созерцание картин, возникавших из глубины его души.
— Однако, — сказал он затем, глубоко вздохнув и подойдя к письменному столу. — Приготовление будущего не должно отвлекать моё внимание от внутренних дел. И внутри Пруссия должна быть готова к встрече с новой эпохой. О, если бы все, стремящиеся к преждевременному успеху, враждовавшие со мной в течение последних лет, если бы они знали, как глубоко я убеждён, что единственно дух свободы и возрастающее народное самосознание могут окончить вторую часть великого дела, основание которому положено сильным напряжением военной силы! Они не предчувствуют, что мои цели свободнее и шире, чем их цели, по крайней мере, яснее, — прибавил он с сияющим взглядом. — Но нельзя сразу вдохнуть свободное движение в государственный организм, иначе благотворное действие обратится в гибель и разрушение. И на этом пути я должен идти осторожно. Во-первых, необходима перемена в министерстве юстиции. Нелегко заменить графа Липпе таким человеком, который был бы энергичен и способен провести в надлежащее время новые принципы, но не отрицая для этого старое, а создавая новое. Искусный министр короля Георга уже давно дал мне превосходную идею привлекать в правительство силы из вновь приобретённых стран; я обдумал и, кажется, нашёл, что мне нужно! Судя по всем рассказам, бывший министр Леонгардт является именно таким человеком, какой может принять трудное наследие графа Липпе. Он авторитет в юриспруденции и законодательстве, у него твёрдый характер. Мне надобно повидаться с ним, и если я найду его таким, как ожидаю, то скажу о нём королю, которому он, без сомнения, понравится. Не думаю, чтобы это помогло успокоению Ганновера — министра сочтут отщепенцем и изменником, и агитация не прекратится. Бедный король Георг! Как желал бы я ему помочь! Придётся ещё раз сурово поступить с ним, — сказал министр-президент грустно, — король подписал акт об имуществе, ему отдано всё, что только можно было отдать, но агитация не прекращается, и придётся рано или поздно секвестровать имение, в целях государственной безопасности. Таковы последствия трагического конфликта — а конфликт, вызванный нашим временем, бесконечно трагичен, однако славное будущее дивно разрешит его!
Бисмарк опять задумался. Потом позвонил.
— Попросите ко мне легационсрата фон Кейделя, — приказал он вошедшему камердинеру.
— Лукавый Виндтхорст, конечно, имел другую мысль, рекомендуя мне ганноверских юристов для министерства юстиции, — сказал граф, потирая руки. — Он удивится, если я устрою дело с Леонгардтом. Быть может, я наживу себе ещё нового врага, ну что ж — чем больше врагов, тем больше чести! И если счастье будет мне так же благоприятствовать, как и в этой зальцбургской передряге, то я могу повторить слова поэта, которыми Мантейфель некогда возбудил такую бурю в палатах, ибо одни из моих врагов избавят меня от других!
И с весёлой улыбкой он встретил фон Кейделя, который вошёл в кабинет, держа пачку бумаг для доклада.
Изящные салоны маркизы Палланцони были ярко освещены и наполнены благоуханием цветов и тонких эссенций.