Европейские мины и контрмины

— Быть может, вы дадите мне ключ к этим сообщениям, — сказал Бисмарк прежним равнодушным тоном. — Я не вполне ясно понимаю их, потому что ничего не знаю о переговорах относительно Люксембурга.

Бенедетти овладел собою и твёрдо, не моргнув глазом, выдержал пристальный взгляд первого министра.

— Правду сказать, — отвечал посланник, — я в настоящую минуту не могу дать удовлетворительного объяснения, но тотчас напишу в Париж и сообщу вам ответ.

— С нетерпением буду ждать его, — отрезал граф спокойно и холодно.

— Быть может, — продолжал француз, — будет целесообразно немедленно довести до Парижа ваше мнение об этом деле?

— Моё мнение? — проговорил граф медленно. — Едва ли оно могло сложиться у меня, принимая в расчёт недостаток сведений. Но, во всяком случае, я убеждён, что голландский король, или, правильнее сказать, великий герцог Люксембургский — в Гааге чётко разделяют эти две личности — прибавил он с улыбкой, — не имеет никакого права располагать верховным правом распоряжаться герцогством без ведома и содействия держав, которые трактатами 1839 года определили и гарантировали отношения указанной страны.

Бенедетти не мог скрыть своего неудовольствия.

— Следовательно, — продолжал граф Бисмарк, — для осуществления указанных переговоров необходима конференция упомянутых держав, что, конечно, вполне соответствует воззрениям императора, вашего государя, который всегда склонен выносить открытые вопросы на решение европейского ареопага.

Посланник стиснул зубы.

— Следовательно, вы предлагаете конференцию? — вскинулся он.

— Я? — воскликнул граф удивлённо, — на каком основании? Разве я хочу изменить что-нибудь в status quo великого герцогства? Меня вполне устроит, если всё останется по-прежнему!

— Но ваше отношение, отношение Пруссии к вопросу? — спросил Бенедетти с плохо скрытым нетерпением.

— Пруссии? — переспросил Бисмарк. — На данном этапе Пруссия едва ли может выработать какую-либо позицию. Германия же и северогерманский союз, — прибавил он медленно, — вот это иное дело.

— Граф, — сказал Бенедетти, как бы решившись внезапно, — давайте говорить откровенно. Если будут назначены переговоры, о чём я вскоре узнаю, если голландский король решится уступить Люксембург Франции, то как вы посмотрите на это округление французских границ? Бесконечно малое, однако, — прибавил он с улыбкой, — в сравнении с прошлогодними приобретениями Пруссии?

Граф Бисмарк сложил пальцы рук и после краткого размышления отвечал:

— Вы забываете, дорогой посол, что я уже не прусский министр иностранных дел, а канцлер северогерманского союза, и не могу высказывать своего мнения в вопросе, касающемся Германии, не выяснив сперва мнения членов союза. Кроме того…

— Кроме того? — переспросил Бенедетти.

— Государственно-правовые отношения Люксембурга к Германии, — продолжал граф, — существенно изменились вследствие распада германского союза, стали сомнительны — Лимбург не принадлежит нам больше… право обладания крепостью составляет в Люксембурге status quo, которое не может быть изменено. Но вместо государственно-правовых отношений между Люксембургом и Германией на первый план выступили национальные отношения.

Бенедетти с удивлением смотрел на первого министра.

— Видите ли, дорогой посланник, — продолжал граф, — события минувшего года сильно возбудили национальную гордость и щекотливость немцев. Я, как уже заметил, теперь не прусский министр, а канцлер северогерманского союза, поэтому обязан принимать в расчёт национальное немецкое чувство и не могу заверить, чтобы общественное мнение в Германии было так же двусмысленно в отношении люксембургского вопроса, каково может быть государственное право.

— Но общественное мнение ничего не знает об этом! — заметил Бенедетти.

— Как только заговорят об этом в Гааге, — граф махнул рукой, — то назавтра же вопрос будет освещён во всех газетах. Я сам не знаю, должен ли умалчивать о деле — рейхстаг собрался, и если он коснётся вопроса…

Бенедетти с нетерпением потёр руки.

— Если я правильно понимаю вас, — сказал он, — то ваше мнение зависит от…

— От мнения держав, подписавших трактаты 1839 года, — сказал Бисмарк спокойно, загибая при каждой фразе по пальцу на левой руке, — от решения наших членов Союза; от общественного мнения и от решения рейхстага, если вопрос будет поставлен на его обсуждение.

Бенедетти встал.

— Я немного удивлён, граф, — сказал он спокойным и официальным тоном, — что вы, обычно так быстро принимающий решения, в настоящем случае ставите его в зависимость от столь многих условий.

— Боже мой! — воскликнул Бисмарк, пожимая плечами. — Моё положение при новых условиях стало так запутано. Я должен принимать в расчёт столько факторов…

— Но во всяком случае, — проговорил француз, вставая, — я могу написать в Париж, что весь вопрос будет здесь рассмотрен и решён дружественно и снисходительно, как подобает превосходным отношением обоих государей и правительств.

— Можете ли вы сомневаться в этом? — сказал граф серьёзно, провожая Бенедетти до дверей.

Когда французский дипломат вышел из кабинета, он промолвил: