Европейские мины и контрмины

— История доказывает, — сказал Руэр, — что поиск союзников не приносил Франции ни силы, ни выгод. У Наполеона I не было союзников, они явились потом, вследствие его побед…

— Наполеон I! — вскричала императрица с неопределённым выражением и глубоко вздохнула. — О, я вижу ясно, что мои слова нигде не находят отклика, и однако… — Она подняла вверх глаза и сложила руки. — Я никогда не желала так сильно, как теперь, предотвратить ужасы войны. Ещё не миновавшая опасность для жизни принца доказала мне на опыте, что значит посылать своих сыновей на смерть, на поле битвы, и я чувствую себя теперь более, чем когда либо, представительницей тоски и горя всех матерей во Франции. Кроме того, я смотрю дальше. Последствия этой войны пагубно подействуют на внутреннее наше состояние.

— Мне кажется, что твёрдый образ внешних действий послужит только к упрочению внутреннего состояния и заставить смолкнуть все враждебные элементы, — ответил спокойно государственный министр.

— Если и внутри будут действовать с такою же твёрдостью, — возразила императрица. — К сожалению, люди, советующие императору начать войну, имеют свои особые виды, которые хорошо известны мне и которые, быть может, не лишены надежды на успех.

— Каких же видов можно достигнуть войной? — спросил Руэр, в глазах которого появилось большее внимание.

— Боже мой! — сказала Евгения, играя палочкой от «question romaine». — Вам известно, что я вижу и должна видеть многое, потому что ко мне стремятся интересы всех сторон, и враги по своей злобе, а друзья по своей ревности доводят до меня все. Так и теперь, я вижу сильное противодействие, имеющее целью ослабить бразды правления и ввести систему парламентаризма. Во главе этого движения стоит мой кузен Наполеон, на заднем плане Оливье…

— Эмиль Оливье? — вскричал Руэр, почти подпрыгнув на стуле. — Этот мечтатель, этот тщеславный шут, голова которого набита фразами и противоречиями, а сердце полно бессильным честолюбием? Я знаю его, — продолжал он с насмешливой улыбкой, — я знаю цену этому спартанцу. Но какую он имеет связь с вопросом о войне?

— Очень простую, — отвечала императрица, бросив быстрый взгляд из-под опущенных век, — императору твердят, что по прошествии двадцатилетнего периода существования империи нет надобности в сильном сосредоточении власти, что оно раздражает умы, отчуждает народ от династии и представляет престол шатким в глазах Европы; что теперь необходимо ввести новую парламентарную систему и привлечь в правительственную сферу силы оппозиции, чтобы создать для императорского сына такое учреждение, которое могло бы упрочить и поддержать династию независимо от личного преимущества государя.

Руэр пожал плечами.

— Но чтобы устранить систему личного правления, — продолжала императрица почти равнодушным тоном, — надобно, как твердят императору, поставить эту систему на высшую степень обаяния, потому что иначе народ не примет парламентаризма за добровольный подарок и не станет благодарить за него, но сочтёт его данью слабости.

— Такие уступки всегда бывают слабостью! — заявил государственный министр, покраснев от гнева.

— Теперь же, — продолжала императрица прежним тоном, — обаяние личного правления сильно потрясено отстранением Франции от немецкой катастрофы…

— Оно уже было прежде потрясено жалким исходом мексиканской экспедиции! — вскричал Руэр порывисто.

Евгения бросила гневный взгляд и так сжала металлическую палочку, что на руке отпечаталась красная полоса, но ни одна черта не дрогнула в её лице; она продолжала тем же спокойным тоном:

— В первый раз потрясаются европейские отношения, и Францию не спрашивают или не выслушивают: надобно изгладить это впечатление. Но когда Франция восстановит своё обаяние, когда император удовлетворит французский народ и своё самолюбие посредством требуемого вознаграждения, когда он будет главою победоносного войска, когда опять Европа станет внимать его слову — тогда наступит минута основать новое учреждение, которое со временем утвердит престол нашего сына. Я, — продолжала она со вздохом, — не вижу никакого опасения в этом учреждении; я нахожу, что империи нужна твёрдая, сосредоточенная власть для управления беспокойными французами; поэтому изо всех сил боролась против этих идей и старалась удержать императора от войны, однако я, быть может, ошибаюсь? Я уже раскаиваюсь, что отступила от своего правила никогда не вмешиваться в политику, хотя бы из самых лучших побуждений…

— А император? — спросил Руэр, который со всевозраставшим вниманием следил за словами императрицы. — Что говорит он об этих грёзах?