Европейские мины и контрмины

— Повинуясь приказанию и необходимости, ввиду государственной безопасности, я велел сделать у вас обыск, — возразил директор полиции. — Найдены эти бумаги, которые не кажутся старыми, многие писаны очень недавно. Не могу скрыть от вас, что вследствие этого положение ваше существенно ухудшилось: тут есть ключи к разным шифрам, адреса, частью заграничные, письма, из которых ясно видны намерение и приготовления к военной эмиграции. Всё это возводит подозрение против вас в степень достоверности и должно вести к строгому следствию.

— Господин директор, — сказал молодой человек с открытым взглядом и искренним тоном, — даю слово, что это не мои бумаги. Спросите: их нашли в запечатанном конверте — они отданы мне на хранение, и я могу заверить вас, что едва знаю их содержание и ещё менее осознаю их важность.

Директор полиции не спускал с него пристального, проницательного взгляда. Лицо молодого человека дышало искренностью.

Взгляд директора полиции выразил сострадание.

Он молчал несколько секунд. А затем, нерешительно и как будто против воли, сказал:

— Надеюсь, вы сообщили правду, господин фон Венденштейн. Как человек я готов вам верить, как чиновник — не смею. Я должен, — прибавил он с прежней нерешительностью, — обратить ваше внимание на то, что я обязан, если вы сказали правду, спросить вас: кто дал вам эти бумаги на сохранение? Ответить — вот единственный для вас способ доказать свою невинность и дать средства открыть и преследовать виновных.

Фон Венденштейн гордо поднял голову.

— Я ганноверский офицер и дворянин, — отвечал он.

В глазах директора полиции блеснул яркий луч симпатии, но мрачное облако закрыло его, и Штейнманн сказал:

— Скрывая имя владельца этих бумаг, вы берёте на себя ответственность за обладание ими, и — предупреждаю вас — ответственность эта тяжела.

— Я принимаю её, — отвечал молодой человек спокойно.

— Предложенные прежде вопросы, — говорил дальше директор полиции, — существенно изменяются теперь. Я должен посоветоваться с гражданским комиссаром и доложить генерал-губернатору. Поэтому прошу вас устроиться в своей комнате.

Он позвонил.

— Отведите господина лейтенанта в его комнату, — приказал он вошедшему чиновнику.

И с вежливым поклоном он отпустил молодого человека, которого чиновник повёл по длинному коридору. Остановившись у запертой двери, чиновник позвал сторожа, который отпер большой, тяжёлый замок.

Фон Венденштейн вступил в небольшую, но светлую комнату; широкое окно загораживала толстая железная решётка; стены были выбелены, простая чистая постель стояла у стены, стол и два стула — у другой; графин с водой и стакан дополняли убранство комнаты.

Молодой офицер вздрогнул при входе в эту комнату, которая резко отличалась от изящной, уютной обстановки, к которой он привык.

— Мне принесут бельё и платье, — сказал он. — Могу ли я потребовать себе софу?

— Я не вижу к тому никаких препятствий, — отвечал чиновник.

— А зажигать свечи?

— По уставу это разрешается до девяти часов вечера, однако не сомневаюсь в том, что для вас сделают исключение.

— В таком случае не потрудитесь ли вы сказать моему слуге, который придёт с вещами, чтобы он принёс мне свечей?

Чиновник молча кивнул головой и ушёл.

Дверь затворилась; её заперли задвижкой снаружи. Молодой человек остался один.

Он начал ходить большими шагами по комнате.

Потом остановился у окна с решёткой и взглянул на небо, на котором уже зажигались звёзды.

— Там, за стеной, полная, кипучая жизнь, — сказал он тихо. — Я отказался от неё, чтобы найти в домашней тишине счастье своего сердца. И что же — заперт в пустынных стенах тюрьмы, быть может, надолго… — Он глубоко вздохнул. — Хоть бы, по крайней мере, другие успели спастись — другие, которые хотели бежать!

Он бросился на постель и впал в глубокую задумчивость. Вскоре по зову молодого организма лейтенант погрузился в глубокий сон.

* * *

Между тем фон Чиршниц, со всей беззаботностью незанятого молодого человека и с могучим аппетитом двадцатисемилетнего желудка, окончил в ресторане свой ужин. Он долго сидел за десертом, выпил полбутылки портвейна, поболтал с некоторыми знакомыми — одним словом, старался убить своё время самым естественным и приятным образом, так что, когда он наконец расплатился и хотел выйти из ресторана, на улице совершенно стемнело.

В эту минуту поспешно вошёл небольшой, бледный человек с блестящими чёрными глазами. Под мышкой он держал свёрток с почтовым адресом.

Он подошёл к буфету и крикнул:

— Стакан пива, да поскорей — я умираю от жажды и должен идти далее! Добрый вечер, фон Чиршниц, — сказал он, пока кельнер наливал пиво, — как ваше здоровье? Давно не виделись.

— Как видите, господин Зоннтаг, я здоров, — отвечал фон Чиршниц с улыбкой, подавая руку посетителю. — Питаешься как можешь, — прибавил он, указывая на остатки своего ужина.